Главная / Статьи / Изменения в залоговом законодательстве: теоретико-догматический ракурс

Изменения в залоговом законодательстве: теоретико-догматический ракурс

Библиографические данные о статье:
Жученко С.П. Изменения в залоговом законодательстве: теоретико-догматический ракурс // Российское право: образование, практика, наука. № 9 (62). 2009. С. 57-63.

Автор: Жученко Сергей Петрович

Источкник: Российское право: образование, практика, наука. № 9 (62). 2009.

Платежная дисциплина и в лучшие времена в нашем государстве была вопросом весьма деликатным, а экономический кризис лишь подчеркнул масштаб этой трагедии. Сегодня проблему составляет не столько получить нужное судебное решение, сколько добиться его исполнения. Пребывание должников в плачевном имущественном состоянии делает перспективы фактического взыскания призрачными, а систему исполнительного производства заставляет работать вхолостую. На этом фоне особую актуальность приобретают обеспечительные меры, которые выступают в роли механизма, как стимулирующего должника к надлежащему исполнению, так и к защите интересов кредитора при нарушении обязательства[1]. Способом, который сочетает в себе обе эти функции, является залог. В этой связи не может не радовать озабоченность законодателя, который предпринял решительный шаг по совершенствованию данного института.

Как известно, 30 декабря 2008 г. был принят Федеральный закон № 306-ФЗ «О внесении изменений в некоторые законодательные акты Российской Федерации в связи с совершенствованием порядка обращения взыскания на заложенное имущество»[2]. Несмотря на то, что в регулировании отношений по залогу имеются куда более острые вопросы, ждущие своего разрешения, законодатель решил начать именно с совершенствования порядка обращения взыскания на предмет залога. Избегая оценки выбранных приоритетов обратим внимание на некоторые новеллы, которые были предложены участникам оборота.

1.) П. 2. вновь введенной ст. 28.1 Закона о залоге предусматривает, что при обращении взыскания на движимое имущество во внесудебном порядке реализация заложенной вещи производится путем продажи с торгов либо посредством продажи по договору комиссии. При этом в соответствии с п. 3 той же нормы, в договоре залога, заключенном между юридическими лицами и индивидуальными предпринимателями в обеспечение связанных с предпринимательской деятельностью обязательств и предусматривающем внесудебный порядок обращения взыскания на заложенное движимое имущество, либо в соглашении о внесудебном порядке обращения взыскания на имущество, переданное в залог по такому договору, стороны вправе предусмотреть следующие положения:

а) предмет залога поступает в собственность залогодержателя;

б) залогодержатель продает предмет залога третьему лицу без проведения торгов, в том числе посредством продажи заложенного движимого имущества по договору комиссии, заключенному между залогодержателем и комиссионером, с удержанием из вырученных денег суммы обеспеченного его залогом обязательства.

Означает ли это, что реализация предмета залога через договор комиссии может быть предусмотрена только лишь в отношениях между предпринимателями? Из п. 2 это никак не вытекает (скорее, даже, наоборот), в то время как п. 3, который формулирует специальные правила в отношении специальных субъектов (коммерсантов), наводит на мысль о том, что во всех иных случаях реализовать предмет залога можно только на торгах и, поэтому это «либо», содержащееся в п. 2, лишь на первый взгляд является таким «доступным» для залогодержателя-некоммерсанта. Это напоминает рекламный трюк, где производитель (продавец) хваста-

--57--

ется низкой ценой товара, но далее оговаривается: «да, но мы забыли вас предупредить, что в цену не включено то-то и то-то».

2) Одним из тех вопросов, который «ждет своего разрешения» является вопрос о защите третьих лиц – добросовестных приобретателей заложенной вещи. Решение данного вопроса неизбежно должно быть связано с созданием системы учета сделок с отдельными видами движимого имущества. Нельзя сказать, что в рассматриваемом законе данная проблема вообще обойдена вниманием, однако объем информации, в добавленном в ст. 339 ГК РФ пункте 5, создает ощущение, что законодатель явно «пожадничал». Но, как говорится, скупой платит дважды, а расплатой за чрезмерную «лаконичность» в данном случае стал довольно острый, на наш взгляд, вопрос, порожденный легальной формулировкой.

Как известно, в свое время, шла довольно острая полемика о необходимости регистрации сделок залога с автотранспортными средствами. Спор был вызван, с одной стороны, положениями ч. 2 ст. 40 Закона РФ «О залоге», которая предусматривает, что залог транспортных средств подлежит регистрации в реестрах, которые ведутся государственными организациями, осуществляющими регистрацию гражданских воздушных, морских, речных судов и других транспортных средств[3]. А с другой, прежней редакцией ст. 339 ГК, которая такого требования не содержала. Всем известно, как разрешился данный спор – Высший Арбитражный Суд РФ признал положения п. 2. ст. 40 Закона «О залоге» противоречащими общим положениям Гражданского кодекса о залоге и, следовательно, в этой части не действующими[4]. Очевидно, что п. 5 ст. 339 ГК ведет к дезавуированию разъяснений высшей судебной инстанции, «амнистируя», тем самым, ч. 2 ст. 40 Закона «О залоге», вводя ее в правовое поле. Правда, все подзаконные акты, которые устанавливали порядок залога транспортных средств, конкретизируя рассматриваемое законоположение, были отменены[5].

Наряду с этим обращает на себя внимание также и то, что законодатель в новой редакции ст. 339 ГК отчетливо отделил понятие «регистрация» от понятия «учет», закрепив за первым правоустанавливающее значение, а за вторым – техническое. Статья же 40 Закона «О залоге» говорит только о регистрации, что наводит на мысль о том, что, например, регистрация залога тракторов, самоходных дорожно-строительных и иных машин и прицепов к ним должна носить правоустанавливающий характер. В противном случае не понятно, почему ст. 40 осталась неизменной в свете терминологии, предложенной в п. 5 ст. 339 ГК. Отсюда следует, что любые будущие правительственные правила, а также приказы или инструкции того же МВД по регистрации залога также будут иметь правоустанавливающее значение. Очевидно, что для внесения ясности в этот вопрос необходим либо специальный закон о регистрации залогов отдельных видов движимого имущества, либо коренная правка закона «О залоге» (в частности ст. 40).

3) П. 6 ст. 28.1 Закона «О залоге» устанавливает, что залогодержатель вправе требовать передачи ему заложенного движимого имущества залогодателем при условии, что оно было оставлено у залогодателя в соответствии с пунктом 1 статьи 338 ГК РФ и условиями договора о залоге. Указанное право требования распространяется на случаи передачи предмета залога на время во владение или в пользование третьему лицу в соответствии с пунктом 3 статьи 338 ГК либо передачи залогодателем предмета залога на хранение третьему лицу (хранителю).

Возникает вопрос, а как быть в случае, если вещь передана третьему лицу не во временное владение или пользование, а в собственность? Очевидно, что обратиться с требованием к третьему лицу в последнем случае залогодержатель уже не сможет, поскольку данная норма, в ее нынешнем виде, не может служить юридическим основанием соответствующего требования. Истребовать вещь от третьего лица, основываясь на общей норме (ст. 347 ГК) – пожалуйста, но в этом случае залогодержатель активно не легитимирован, поскольку не является владельцем. В случае же с судебным способом обращения взыскания такая легитимация ему вообще не нужна, поскольку реализация заложенной вещи будет производиться на основании норм Закона «Об исполнительном производстве», т.е. в публичном порядке, который в вещно-правовых способах, как известно, не нуждается.

К счастью, законодатель в п. 5 ст. 349 ГК включил норму, в соответствии с которой, в случае неисполнения залогодателем соглашения об обращении взыскания на заложенное имущество во внесудебном порядке такое обращение допускается, если иное не предусмотрено законом, на основании исполнительной надписи нотариуса. Иными словам, если вещь, проданная залогодателем третье-

--58--

му лицу, не передается этим третьим лицом залогодержателю (для целей ее реализации), то залогодержатель может прибегнуть к публичному порядку истребования вещи, через механизм исполнительной надписи. Но тогда возникает вопрос, какую смысловую нагрузку несет п. 6 ст. 28.1 Закона «О залоге»? Ведь если залогодатель (или третье лицо) добровольно передают залогодержателю вещь для ее реализации, то эта норма, очевидно, не нужна. А если вещь не передается залогодержателю, то воспользоваться этой нормой можно только против самого залогодателя либо третьих лиц – временных владельцев. Против третьих лиц – новых собственников заложенной вещи данная норма, как уже было сказано, не работает. Также очевидно, что механизм реализации этой нормы, в том узком круге случаев, в котором она может стать полезной, предполагает обращение в суд (нельзя же, в конце концов, у того же хранителя или арендатора забрать вещь силой!!). Однако целесообразно ли обращение с иском в условиях, когда законодателем предложена возможность истребовать вещь на основании исполнительной надписи – процедуры, несомненно, более удобной и не такой обременительной?

Единственное, что можно предположить, так это то, что разбираемая норма необходима в тех случаях, когда соглашением сторон предусмотрен переход права собственности на заложенную вещь в случае неисправности должника (ст. 28.1 Закона «О залоге»). Тогда эту норму надо рассматривать как специальное средство защиты залогодержателя, который стал собственником. Однако настоящая редакция говорит именно о залогодержателе, что также исключает ее применение и в этом случае.

Все эти рассуждения, в конечном итоге, приводят к выводу, что п. 6 ст. 28 Закона «О залоге» играет для самого института залога роль бесполезного реквизита.

4) Весьма интересным, как в теоретическом, так и практическом плане видится пп. 1 п. 3 ст. 28.1 Закона «О залоге», который предусмотрел возможность перехода права собственности на заложенное имущество напрямую в собственность залогодержателя, что сегодня является особенностью стран англо-саксонского права.

Во-первых, неизбежно напрашивается вопрос, насколько вообще соответствует допущенная законодателем возможность перехода предмета залога в собственность залогодержателя как тенденциям развития отечественной системы гражданского права, так и логике занимаемого ею места на юридической карте мира?

Нельзя сказать, что рассматриваемая новелла совершенно нова для отечественного права (если последнее рассматривать в полной исторической ретроспективе). Так, ст. 196 Соборного уложения 1649 г. содержала условие о переходе к кредитору права собственности на предмет залога в случае неисполнения или просрочки исполнения должником обеспеченного залогом обязательства. Однако уже с 1737 года по Указу императрицы Анны Иоанновны предмет залога подлежал продаже с публичных торгов. После этого Банкротский устав от 19 декабря 1800 года подтвердил это положение, особо акцентировав внимание на запрете на переход права собственности на заложенную вещь к залогодержателю. При подготовке проекта Гражданского уложения эта позиция была сохранена (ст. 1094).

Такого же подхода последовательно держалась и советская цивилистическая традиция.

В современном отечественном гражданском праве (разумеется, вплоть до принятия 306-го Закона) возобладал подход, недвусмысленно выраженный в совместном Постановлении Пленума Верховного Суда РФ и Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ № 6/8 от 1 июля 1996 г. (п. 46): «Действующее законодательство не предусматривает возможность передачи имущества, являющегося предметом залога, в собственность залогодержателя. Всякие соглашения, предусматривающие такую передачу, являются ничтожными, за исключением тех, которые могут быть квалифицированы как отступное или новация обеспеченного залогом обязательства»[6].

Как видим, логика развития отечественного правопорядка никак не благоволила появлению у нас рассматриваемой конструкции, однако новая редакция ст. 28.1 Закона «О залоге» элегантно вернула нас в дораскольную эпоху.

Теперь несколько слов об отношении к этой конструкции в странах континентального права.

Римское право, вплоть до постклассического периода, допускало возможность оставления вещи за залогодержателем. Такая оговорка носила название lexcommissoria. Однако в 326 г. н.э. Константином был издан указ о запрещении такого рода условия, под тем предлогом, что это условие оказывается

--59--

очень тяжелым для должников. Дальнейшее развитие континентального права неуклонно придерживается этой логики. Например, § 1229 ГГУ прямо указывает, что соглашение, заключенное до возникновения права на продажу, в соответствии с которым к залогодержателю в случае его неудовлетворения либо несвоевременного удовлетворения должно перейти или быть уступлено право собственности на вещь, недействительно.

В соответствии со ст. 235 ГК Нидерландов любая оговорка, при которой залого- или ипотекодержателю дается право присвоить себе заложенное имущество, является ничтожной. О недействительности любой оговорки, по которой кредитор присваивает себе заложенную вещь, говорит и ст. 894 ГК Швейцарии (Estnulletouteclausequiautoriseraitlecréancier à s’approprierlegagefautedepaiement). То же самое находим в ст. 1239 Astikos Kodikas (ГК Греции), в ст. 2088 ГК Филиппин и др.

Немного отличился французский законодатель, который хотя и разрешил кредитору оставлять вещь за собой, но не иначе, как на основании судебного решения и по цене, указанной экспертами (ст. 2078 ФГК). Такова общая картина. Однако можно привести и примеры лояльного отношения к lexcommissoriaи в современных правопорядках, функционирующих на романо-германских принципах. Например, допустимость этого института была авторитетно подтверждена в одном из решений Верховного Суда Намибии[7].

Надо сказать, что основным возражением практического порядка, которое выдвигались против lexcommissoria заключались в том, что эта конструкция создает возможность злоупотреблений со стороны кредитора. Например, Е. В. Васьковский пишет, что «…кредитор, давая взаймы незначительную сумму под залог очень ценной вещи и пользуясь стесненным положением должника, получит возможность требовать, чтобы в случае неуплаты долга вещь перешла в его собственность или чтобы взамен процентов должник предоставил ему пользование ему вещью, которое, при оценке на деньги, далеко превысит допускаемый законом размер роста»[8]. Иными словами суть этих возражений состоит в опасности несоразмерности размера долга и стоимости вещи, поступающей в собственность залогодержателя*.

Думается, что описанное выше единодушие, в отношении к lexcommissoria, вызвано не одним лишь радением об интересах должника, тем более что эти интересы легко могут быть обеспечены указанием на то, что предмет залога подлежит оценке, и излишек цены должен быть возвращен залогодателю (как, собственно, и поступил наш законодатель). Почвой для критики служат обоснованные опасения, что при таком волюнтаристском отношении к формировавшимся веками цивилистическим институтам и, надо сказать, формировавшимся не в кабинетных условиях, а в самом горниле бурной хозяйственной практики, неизбежно происходит губительное размывание границ этих институтов. Утрачиваются признаки, обеспечивающие их идентичность. Допущенные «отступления» от классических канонов не замыкаются внутри реформируемых участков цивилистической материи, а гулким эхом отдаются и в других институтах, поскольку право – это феномен системный, каждый элемент которого не существует сам по себе, наподобие коптского отшельника, а находится в структурном единстве с другими элементами. Таким образом, «трещинами» покрывается все здание этого «сооружения».

Интересным в теоретическом плане также видится вопрос об основании возникновения права собственности по по пп. 2 п. 3 ст. 28.1 Закона «О залоге». Так, в соответствии с п. 2 ст. 218 ГК, право собственности на имущество, которое имеет собственника, может быть приобретено другим лицом на основании договора купли-продажи, мены, дарения или иной сделки об отчуждении этого имущества. Очевидно, что договор залога не является договором об отчуждении. Как вытекает из п. ст. 339 ГК, такой договор лишь устанавливает залоговое обременение на определенное имущество и индивидуализирует обязательство, во исполнение которого такое обременение возникает. При продаже вещи залогодержателем, с целью удовлетворения своих требований по основному обязательству, таким основанием будет соответствующий договор об отчуждении (продажа на торгах, через комиссионера). В случае же с lexcommissoria объяснить возникновение права собственности можно только через интерпретацию такого «залогового» договора как обычной продажи совершенной под резолютивным условием. Именно такое по-

--60--

нимание pactumcommissorium было воспринято в свое время арбитражной практикой, что, на наш взгляд, не может не заслуживать поддержки[9]. Очевидно, что в этом случае, сама оговорка перестает быть акцессорной по отношению к основному обязательству, а приобретает самостоятельное значение, где известный факт основного обязательства (неисправность должника) является параллельно отлагательным условием этой продажи. Правда непонятно, какое значение сохраняется, в этом случае, за самим договором залога? И это естественно, потому как pactumcommissoriumне имеет ничего общего с классической конструкцией залога, являясь скорее самостоятельным способом обеспечения через механизм условной продажи.

Кроме того, такое определение природы оговорки о lexcommissoriaдает возможность в субсидиарном порядке применять к данным отношениям нормы о купле-продаже.

Другой вопрос, являющийся более прагматичным – это вопрос о моменте возникновения права собственности в случае, если договор залога предусматривает переход права собственности к залогодержателю. Данный вопрос возникает в связи с тем, что возможна ситуация, когда стороны, в своем соглашении предусмотрев такой порядок, не указали момент, с которым они связывают переход собственности. Очевидно, что в таком случае должно действовать соответствующее положение закона. Но какое? Любопытно, что законодатель, подробно расписав в абз. 6 п. 13 ст. 28.1 Закона «О залоге» момент перехода права собственности на предмет залога, оставленный за собой залогодержателем при несостоявшихся торгах, не обмолвился ни словом в отношении рассматриваемого вопроса. В соответствии с указанной нормой, право собственности на предмет залога, оставленный за собой залогодержателем, переходит к нему в момент передачи ему предмета залога. А если предмет залога к моменту направления залогодержателем организатору торгов заявления находится у залогодержателя, в момент направления указанного заявления, если законом не установлен иной момент возникновения права собственности на данный вид движимого имущества.

Следовательно, в указанной норме находит отражение общий принцип возникновения права собственности по договору – с момента передачи вещи, т.е. система «традиции» (ст. 223 ГК) с той лишь разницей, что в отличие от общих положений она носит императивный характер (иной момент может быть установлен только законом). Почему законодатель специально предусмотрел это правило только применительно к реализации имущества на торгах остается только догадываться. Очевидным является то, что момент перехода права собственности при оставлении вещи за собой после безрезультатных торгов и при поступлении ее в собственность по пп. 2 п. 3 ст. 28.1 не может различаться под действием обстоятельств, которые к нему безотносительны.

На наш взгляд, подход, описанный выше, все же может быть применен и к пп. 2 п. 3 ст. 28.1. Однако уже не со ссылкой на абз. 6 п. 13 ст. 28.1, которая не может здесь применяться по аналогии*, а со ссылкой на ст. 223 ГК. Исключение, правда, все же, составляет ситуация, если вещь уже находится у залогодержателя и здесь, думается, аналогия уже будет применима. Кстати, еще в конце XIX в. Л. А. Кассо в своей известной работе о залоге, также указывал, что реализация права lexcommissoriaзависит от усмотрения кредитора (т.е. право собственности возникает не автоматически, а через специальное волеизъявления кредитора)[10].

Таким образом, в случае, если стороны договора залога предусмотрели, что при неисправности должника вещь переходит к нему в собственность, то такой момент должен определятся: а) фактическим получением вещи во владение – если залогодержатель ей не владеет; б) моментом направления залогодержателем уведомления залогодателю о реализации своего права на присвоение вещи.

В связи с этим также возникает ряд вопросов, которые затрагивают как особенности применения этих правил на практике, так и эффективности, в ряде случаев, самой оговорки вообще.

Ключевым и здесь является вопрос - у кого находится вещь: у приобретателя, отчуждателя или у третьих лиц. Однако решение данного вопрос в рамках института залога невозможно, потому как он порожден более широкой проблемой – проблемой значения института владения для целей приобретения права собственности. Если перефразировать, то она будет выглядеть следующим образом: необходима ли передача владения, для воз-

--61--

никновения права собственности?[11] Вроде бы диспозитивный характер ст. 223 ГК делает данный вопрос риторическим, безусловно освобождая путь для системы «соглашения». Однако безусловность свободы сторон в выборе любого момента, с которым связывается переход права собственности, вызывает серьезные сомнения. Если быть более точным, то вызывает сомнения, конечно, не действительность самой оговорки, а ее действенность.

Покуда заложенная вещь находится либо во владении залогодателя либо залогодержателя ситуация находит вполне удовлетворительное объяснение. Система «соглашения» работает либо на манер германского constituumpossessorium (в первом случае), либоtraditiobrevimanu(во втором).

Другое дело, если заложенная вещь находится во владении третьего лица. Здесь надо выделять законное и незаконное владение, а также ситуацию, когда третье лицо уже стало собственником.

В случае если третье лицо – законный владелец (хранитель, арендатор), система «соглашения», конечно, сработает и залогодержатель станет собственником.

Сложнее, если третье лицо – незаконный владелец, от которого имущество не может быть истребовано собственником[12]. В этом случае следует согласиться с К. И. Скловским, который заключает, что «отчуждение возможно, только если отчуждатель сам владеет, или если он может обязать третье лицо к совершению передачи»[13]. Кстати, значение передачи владения для возникновения права собственности при обращении взыскания весьма рельефно обнаруживается в одном из постановлений ФАС Северо-Кавказского округа (правда, здесь речь шла о возникновении права собственности у победителя торгов при обращении взыскания на имущество должника). Так, в постановлении отмечается, что «при обращении взыскания на имущество по обязательствам собственника право собственности прекращается только в отношении изъятого имущества, поэтому обязательным условием обращения взыскания и прекращения права собственности на имущество по этому основанию является его изъятие из владения собственника»[14].

Ну и совсем беспомощной видится оговорка о lexcommissoriaесли третье лицо получило предмет залога во владение на основании действительного договора об отчуждении, т.е. стало собственником. В этом случае право собственности третьего лица не может прекратиться только потому, что такое условие содержится в соглашении между залогодателем и залогодержателем. Совершенно очевидно, что такая оговорка, несмотря на вещный характер самого залогового права, носит обязательственный характер и третьих лиц не затрагивает. Иное дело правомочие по реализации предмета залога (осуществление права на ценность вещи). Оно носит, несомненно, вещный характер. Однако такое правомочие у залогодержателя отсутствует, так как он от него отказался в пользу возможностей, предоставленных пп. 1 п. 3 ст. 28.1 Закона «О залоге» – обязательственных по своей природе.

Поскольку по смыслу п. 2 ст. 28.1 Закона «О залоге» условие о lexcommissoriaреализацией заложенного имущества не является (хотя его возможность и предусмотрена в тексте соответствующей нормы), то залогодержатель не может реализовать свое субсидиарное право на судебный порядок через п. 15 той же нормы.

Едва ли придет на помощь здесь и п. 5 ст. 349 ГК, который допускает обращение взыскания на предмет залога на основании исполнительной надписи нотариуса по правилам законодательства об исполнительном производстве. Дело в том, что ст. 78 Федерального закона «Об исполнительном производстве»,[15] регулирующая отношения по обращению взыскания на заложенное имущество, предусматривает изъятие заложенного имущество именно для целей последующей реализации (т.е. продажи), но не для передачи ее из собственности одного лица в собственность другого. Надо повториться, что процедура обращения взыскания и публичной продажи заложенной вещи есть следствие вещного характера залогового права, в то время как оговорка о присвоении вещи залогодержателем является обязательственной. Например, условие договора аренды о последующем выкупе арендуемого имущества никак не образует права арендатора выкупать вещь также и у третьих лиц, к кому арендуемое имущество перешло в собственность[16].

Показательными в этом отношении представляются слова И. А. Покровского: «…закладное право без права продажи лишено своего надлежащего обеспечительного значения, и юристы конца классичес-

--62--

кого периода начинают всякий закладной договор толковать в том смысле, что кредитору самим этим договором предоставляется jus vendendi…»[17]. Еще более категоричен Г. Ф. Пухта: «Никакое закладное право не существует без права продажи…»[18].

Отсюда видно, что реанимация из архаичных пластов права lexcommissoria, кроме своего губительного значения для архитектоники системы гражданского права, в ряде случаев, к тому же оказывается бесполезной и в практическом отношении.

Совершенно очевидно, что рассмотренные нами лишь некоторые неуклюжие попытки реформировать залоговое законодательство едва ли являются продуктом кропотливых совместных усилий судей, ученых и широкой юридической общественности. А то обстоятельство, что они предприняты в лихорадочной спешке и находятся вне русла готовящейся Концепции развития законодательства о вещных правах, лишь усиливает впечатления об их конъюнктурном характере.

Вряд ли можно позволить себе в этой связи не согласиться с Заключением Комитета Государственной Думы по гражданскому, уголовному, арбитражному и процессуальному законодательству на один из законопроектов этой серии. В частности, в Заключении справедливо указывается, что предлагаемые законопроектом изменения, по сути, понижают уровень правовой защищенности должника (залогодателя), а также его кредиторов, что может создать трудности в правоприменительной практике в условиях финансовой нестабильности и приведет к нарушению охраняемых законом интересов организаций и граждан в особенности в области потребительского кредитования.

 --63--

Российское право: образование, практика, наука. № 9 (62). 2009.

Добавлено: 2010-12-31

Комментарии

Внимание! Комментарии могут добавлять только зарегистрированные пользователи! Вам необходимо авторизироваться через панель авторизации, которая находится справа. Если Вы еще не зарегистрированы, то, пожалуйста, пройдите регистрацию.