Главная / Статьи / Охрана личных прав авторов в новом законе об авторском праве 20 марта 1911 г.
Охрана личных прав авторов в новом законе об авторском праве 20 марта 1911 г.
Библиографические данные о статье:
Симолин А.А.
Охрана личных прав авторов в новом законе об авторском праве 20 марта 1911 г.
// Симолин А.А. Возмездность, безвозмездность, смешанные договоры и иные теоретические проблемы гражданского права. М.: Статут, 2005.
- 638 с. С. 559-598.
Источкник:
Симолин А.А. Возмездность, безвозмездность, смешанные договоры и иные теоретические проблемы гражданского права. М.: Статут, 2005.
Авторское право в том смысле, в каком этот термин употребляется и в законодательствах, и в литературе, имеет своей целью защиту материальных интересов авторов и их наследников путем обеспечения за ними исключительного права тем или иным способом получать гонорар с их произведений. Но защищая материальные интересы авторов, законодательства в законах, трактующих об авторском праве, попутно охраняют и некоторые чисто личные интересы авторов, запрещая, например, всякому и каждому выдавать чужие произведения за свои, опубликовывать впервые чужие сочинения без согласия авторов и т.п. Долгое время охрана этих личных интересов авторов не обращала на себя внимания литературы, и лишь за последнее сравнительно время в Германии был поднят вопрос о юридической природе этих прав и об их отношении к авторскому праву в тесном смысле этого слова. Большое значение в выяснении этого сложного и интересного вопроса имели труды берлинского профессора Колера[1]. В результате в новейшей немецкой литературе укрепилось воззрение, что личные права автора («Persönlichkeitsrechten»), состоящие, например, в праве на то, чтобы никто не опубликовывал книги без согласия автора или чтобы никто не выдавал его произведений за свои, являются по отношению к авторскому праву совершенно самостоятельными юридическими институтами, не стоящими с ним в какой-либо неразрывной связи. Вывод, несомненно, вполне правильный, так как для каждого ясно, что предоставление автором своего произведения в общественное пользование никоим образом не может давать права всякому и каждому выдавать это произведение за свое; точно так же произведение автора может быть такого рода, что авторского права на него законом не дается, но тем не менее это еще не значит, что всякий может огласить или опубликовать это произведение без согласия автора. Мы лично полагаем, что и по природе
--559--
своей эти права различны: если авторское право относится к категории прав исключительных, личные права автора должны быть отнесены к до сих пор еще малоисследованной области прав, носящих у нас в России не особенно удачное название «прав на собственную личность». К сожалению, однако, это учение, широко распространенное в немецкой литературе[2], осталось совершенно неизвестным составителям нашего нового закона об авторском праве. К такому выводу мы приходим из того, что не только ни в Думе, ни в Государственном Совете никто не обмолвился о необходимости строго различать эти две категории прав, но и в самом законе хотя некоторые личные права авторов и получили защиту по примеру западных законодательств, но права эти были подведены под понятие авторского права, связаны с ним, вследствие чего и защита эта оказалась весьма несовершенной, как бы случайной. Задача настоящей статьи и заключается в том, чтобы, выделив эти личные права авторов, установить, к каким результатам привело подобное отношение к ним со стороны нашего закона.
I. Наиболее важным из личных прав автора является, если можно так выразиться, его «право на авторство», состоящее в запрещении всем и каждому выдавать его произведения за свои. Право это может быть нарушено как относительно целого произведения, так и относительно какой-либо его части, - например, когда кто-либо помещает в своей книге отрывки из чужого произведения, не указывая источника заимствования. Право на авторство было известно нашему законодательству и раньше в виде противоположения контрафакции, как нарушения авторского права, - плагиату, хотя это различие было выражено столь неясно, что породило большое разногласие в литературе относительно его значения. Новый закон не знает более терминов «контрафакция» и «плагиат» и регламентирует право на авторство в несколько более определенной форме. Прежде всего он ясно указывает, что «при всяких разрешаемых законом заимствованиях из чужого произведения обязательно указание автора и источника заимствования»[3]. Затем, введенная в действие в несколько измененной
--560--
редакции ст. 620 Уголовного уложения 1903 г. различает самовольное издание чужого произведения под «своим именем» от самовольного издания без нарушения права на авторство и в первом случае увеличивает наказание до заключения в тюрьме на срок не ниже трех месяцев. Таким образом, закон наш предусматривает нарушение права на авторство, как относительно целого произведения, так и отдельных частей его, как бы незначительны эти части ни были, но регламентация закона в данном случае не может быть признана удовлетворительной. Прежде всего, как справедливо замечает Канторович[4], повышенное наказание, предусмотренное 3 п. ст. 620 Угол. уложения, имеет в виду издание чужого произведения в целом, а потому оно не может относиться к заимствованиям без указания источника. Поэтому заимствования подобного рода должно подлежать наказанию по первой части ст. 620, как всякое вообще нарушение чужого авторского права. В результате получается, что в то время как при самовольном издании целого произведения присвоение авторства учитывается законодателем как момент, увеличивающий размер наказания, присвоению авторства в частичных заимствованиях закон такого значения не придает, так что наказание будет одинаковым при недозволенном заимствовании, указал ли заимствователь источник заимствования или не указал. Но зато если разрешаемое законом заимствование, т.е. не являющееся нарушением авторского права в тесном смысле этого слова, раз оно совершено без указания источника, будет наказуемо, то наказуемой должна быть и перепечатка целого произведения под своим именем, а не под именем автора, хотя бы авторское право и не было при этом нарушено. Это видно и из того, что наш закон запрещает издателю без согласия автора вносить какие-либо изменения в обозначение автора в издаваемом произведении[5]. В таком случае подобная перепечатка должна быть, по нашему мнению, подведена также под 3 п. 620 ст. Улож. о нак.
Из сказанного видно, насколько неудовлетворительно защита права на авторство регламентирована нашим законом. Вместо того чтобы провести различие, с одной стороны, между частичным заимствованием и полным воспроизведением, с другой стороны, между нарушением права на авторство, соединенным с нарушением авторского права, и нарушением только одного права на авторство, - закон
--561--
наш все смешал в одну кучу. Получилось, что наказание по первой части 620 ст. должно налагаться и за дозволенное заимствование без указания источника, и за недозволенное заимствование без указания источника, и за недозволенное заимствование с указанием источника; точно так же, как недозволенная перепечатка чужого произведения целиком, так и дозволенная, раз она совершена от имени издателя, а не автора, будут караться по 3 п. ст. 620, и лишь одна недозволенная перепечатка целого сочинения без нарушения права на авторство подойдет под 2 п. ст. 620. С точки зрения политики права такой порядок потому должен быть признан нерациональным, что если признать нарушение авторского права по отношению к уголовным последствиям равноценным нарушению права на авторство, то во всяком случае нарушение обоих этих прав вместе должно рассматриваться как более тяжкое правонарушение, чем нарушение одного из вышеназванных прав.
До сих пор мы говорили о нарушениях права на авторство путем «присвоения» авторства на целое произведение или на часть его другим лицом. Но личное право автора может быть нарушено и не путем «присвоения» авторства в буквальном смысле этого слова, а посредством издания произведения в целом виде или заимствования из него с указанием автором его не настоящего автора, а другое постороннее лицо. Так, например, источник заимствования может быть хотя и указан издателем, но неверно, или произведение литературное может быть выпущено в свет издателем под именем другого лица, которое совсем не сочиняло его. Несомненно, что в данном случае интересы автора так же страдают, как и при «присвоении» авторства, так как его право на авторство будет нарушено, а кто обозначен автором его книги, - сам ли издатель, жена ли его или приятель, для автора безразлично. Поэтому логически необходимо, чтобы в Подобных случаях интересы автора защищались бы так же, как и при «присвоении» авторства. Между тем закон наш здесь опять порождает ряд недоумений. Если относительно заимствований еще можно толковать ст. 19 в том смысле, что раз закон требует указания автора и источника заимствования, то неверное обозначение автора и источника должно считаться таким же нарушением требования закона, как и необозначение источника совсем, то относительно издания чужого произведения в целом виде дело обстоит гораздо хуже. Статья 620 Угол. улож. в третьем пункте предусматривает только случай самовольного издания чужого произведения «под своим именем», т.е.
--562--
исключительно случай «присвоения» авторства, вследствие чего издание чужого произведения под именем третьего лица сюда не подойдет. Из этого, конечно, еще не следует, что подобного рода факты должны считаться позволенными, - такой вывод противоречил бы ст. 70 нового закона, запрещающей издателю вносить какие-либо изменения в обозначение имени автора, - но тем не менее остается неясным, под какой пункт ст. 620 такое правонарушение может быть подведено. По нашему мнению, если правонарушение состояло в издании или размножении произведения под чужим именем, то применима должна быть часть вторая ст. 620, если же правонарушение выражалось в чем-либо другом, - например, в публичном исполнении произведения и т.п., то применяться должна первая часть ст. 620. Но логически, повторяем, различать подобного рода правонарушения от случаев «присвоения» авторства нет решительно никаких оснований, и формулировка ст. 620 должна быть признана безусловно неудовлетворительной.
II. Если личные интересы автора могут быть нарушены, когда его произведение будет опубликовано под чужим именем, то и, наоборот, нарушение личных интересов будет иметь место и тогда, когда кому-либо будет приписано авторство на произведение, ему не принадлежащее. Подобного рода факты в жизни вполне возможны: какой-нибудь бездарный писатель может издать свое произведение под именем известного писателя и, обманывая публику, нажить деньги, распродав издание; особенно часто практикуются такие приемы относительно художественных произведений, где нередко снимается копия с картины какого-нибудь художника, ставится на ней его подпись или монограмма и затем продается за оригинал. Само собой понятно такого рода деяния всеми законодательствами признаются недопустимыми, так как представляют собой не что иное, как подлог. Но возможны случаи, когда подлогом признать поступок данного лица нельзя, а между тем имя автора на произведении будет обозначено так, что каждый может подумать, будто творцом произведения является какой-нибудь известный писатель, художник, композитор, а никак не то лицо, которое в действительности было его автором. Ведь если у нас в России, кроме великого Льва Толстого, есть еще другой писатель - также граф Лев Толстой, если есть у нас также два писателя графа Алексея Толстых, то Леонидов Андреевых в России найдется, наверное, около сотни, и если какой-нибудь другой Леонид Андреев напишет рассказ и напечатает его под своим именем, то в
--563--
подлоге его обвинить нельзя, а между тем всякий может подумать сперва, что рассказ принадлежит перу известного Леонида Андреева. Еще легче, конечно, выдать художественное произведение за принадлежащее кисти известного художника, так как на картинах часто ставятся инициалы или подпись делается не особенно разборчиво, а лиц, имеющих такие же инициалы или фамилии сходные, бесконечное множество. Наконец, если подпись произведения чужой фамилией является подлогом, то иначе будет дело обстоять, если подделыватель издаст свое произведение не под чужой фамилией, а под чужим псевдонимом. Во всех этих случаях, несомненно, личные интересы автора будут существенно затронуты, так как ему может быть весьма неприятно, если в обществе будут думать, что именно он был автором данного произведения. Ввиду этого во многих западных государствах законодательства принимают известные меры против подобных злоупотреблений. Так, во Франции закон 9 февраля 1895 г. грозит тюрьмой на срок от одного года до пяти лет и штрафом от 16 фр. и до 3000 фр., сверх обязанности возместить все причиненные убытки, тем, кто «auront apposé ou fait apparaitre frauduleusement un nom usurpé sur une oeuvre de peinture, de sculpture, de dessin, de gravure, ou de musique et ceux, qui sur les mêmes oeuvres auront frauduleusement et dans le but de tromper I'acheteur sur la personnalité de I'auteur, imité sa signature ou un sigue adopté par lui». Хотя закон этот не упоминает о литературных произведениях, но юриспруденция единодушно применяет его и к ним[6]. Точно так же закон этот применяют и к тем случаям, когда произведение выпускается в свет под чужим псевдонимом[7]. Если же произведение выпущено в свет под настоящим именем его автора, но имя это тождественно с именем другого известного уже в обществе автора, то последнему судебная практика предоставляет возможность требовать, чтобы суд во избежание недоразумений предписал однофамильцу обозначать свои произведения каким-нибудь способом, который бы давал возможность различать их от произведений его однофамильца[8]. Обосновывается это право обычно ссылкой на общий принцип недопустимости недобросовестной конкуренции.
В Германии мы имеем прежде всего § 18 abs. 3 закона об авторском праве на художественные и фотографические произведения
--564--
1907 г., запрещающий при воспроизведении чужого художественного произведения обозначать на нем имя автора способом, который давал бы повод к недоразумениям относительно личности автора. Статья эта имеет в виду копии и желает устранить всякого рода злоупотребления, с помощью которых копировальщики дают повод публике думать, что данная картина является оригиналом.
Формулировка этой статьи весьма широка: из нее вытекает, что копировальщик не может поставить на копии даже своей фамилии и своих собственных инициалов, если они совпадают с подписью автора оригинала или если отличаются от последней так мало, что возможно введение публики в заблуждение. Но вместе с тем статья эта говорит только о копиях, вследствие чего под нее не подойдут случаи, когда на оригинальной картине художник поставит свой авторский знак таким образом, что публика будет считать автором картины какого-нибудь другого художника. Подобный случай, так же как и выпуск в свет произведения литературного или музыкального под чужим псевдонимом[9] или под собственной фамилией, тождественной или весьма сходной с фамилией другого, уже ранее приобретшего известность автора, могут преследоваться уже на основании закона о недобросовестной конкуренции, дающего каждому возможность требовать прекращения поступков, сознательно направленных к тому, чтобы произведения посторонних лиц признавались в обществе принадлежащими перу истца[10]: в отличие от постановления о художественных копиях закон этот уголовного наказания для правонарушителей не устанавливает.
Обращаясь к русскому праву, здесь относительно копий художественных произведений мы находим постановление, подобное § 18 abs. 3 германского KUG, - именно § 3 нового закона об авторском праве. Постановление это, позволяя снимать копии с чужих произведений для личного употребления, запрещает помещать на копиях художественных произведений подписи или монограммы автора подлинника. Но если внимательно вчитаться в эту статью, то между
--565--
ней и постановлением германского закона обнаружится существенная разница. В то время, как германский закон защищает всякого рода обозначения, могущие вызвать ошибочные мнения о личности автора, наш закон формулирован много уже - он запрещает помещать подпись или монограмму автора подлинника, т.е. преследует исключительно подлог, как это прямо указано в Объяснительной записке м. юстиции[11]. Следовательно, если подлога нет, если копировальщик помещает свою подпись или монограмму, хотя бы и совпадавшую с подписью автора подлинника, статья эта неприменима. В этом же узком смысле постановление нового закона совершенно излишне, так как подлог и без того регламентирован Уголовным уложением, и статья эта может повлечь лишь то, что предусмотренный новым законом отдельный вид подлога будет наказываться иначе (именно по ст. 620 нов. Уг. улож.), чем другие аналогичные случаи подлога, к чему нет, в сущности, никаких серьезных оснований.
Что касается до всех других случаев подобного рода нарушений интересов авторов, то за отсутствием у нас специальной регламентации права на имя и недобросовестной конкуренции, они могут быть подведены лишь под нарушения права на товарный знак. Мы лично полагаем, что это вполне возможно, так как книги и картины тот же товар, и интересы автора в данном случае аналогичны интересам фабриканта: как для фабриканта важно, чтобы публика не покупала чужие товары, принимая их ошибочно за вышедшие с его фабрики, и чтобы от подобных заблуждений не пострадала репутация его фирмы, так и автор заинтересован в том, чтобы его репутация не пострадала от того, что общество ошибочно признавало чужие произведения за принадлежащие его перу. Но ссылаться на закон о товарных знаках автор может только тогда, когда он сам издавал свои произведения под собственной фамилией или под настоящими инициалами; если же он печатался под псевдонимом, то для приобретения права на псевдоним как на товарный знак нужна предварительная соответствующая заявка Министерству торговли и промышленности, между тем как к подобной заявке авторы никогда не прибегают, да и заявка эта, в сущности, ведет к раскрытию псевдонима. Поэтому в результате все русские авторы, печатающиеся под псевдонимами, остаются в данном отношении беззащитными, - каждый может беспрепятственно обозначать свои произведения такими же псевдонимами. Думает-
--566--
ся, что подобное положение вещей далеко не может быть признано удовлетворительным.
III. Мы рассмотрели два случая нарушения личных прав автора - издание произведения автора под чужим именем и, обратно, издание чужого произведения под именем автора. Но интересы автора могут быть нарушены и тогда, когда произведение издается с обозначением имени его настоящего автора, но обозначение это сделано без его согласия: например, автор почему-либо не желал оглашать свое авторство и выпустил в свет свое произведение анонимно или под псевдонимом, а кто-нибудь другой раскроет его аноним или псевдоним и поставит на произведении настоящую фамилию автора. В данном случае личные интересы автора могут серьезно пострадать, так как возможно, что у него были серьезные основания не оглашать своего авторства. Конечно, подобное деяние во многих случаях может быть признано подлогом и повлечь за собой соответствующее наказание, но это возможно далеко не всегда, так как не всякое раскрытие чужого анонима или псевдонима будет подлогом. И вот германское право предусматривает такой случай относительно художественных произведений и запрещает всем посторонним без согласия автора ставить его фамилию или монограмму на его произведении[12]. Относительно литературных и музыкальных произведений закон запрещает лицу, которому передано авторское право, за отсутствием особого соглашения, делать какие бы то ни было изменения в самом произведении, его заглавии и обозначении автора; допустимы лишь такие изменения, в которых автор по доброй совести не мог бы отказать[13]. Аналогичное запрещение дает закон и по адресу издателей[14].
Наш новый закон об авторском праве не дает специального постановления о художественных произведениях, аналогичного принятому германским правом, но повторяет почти дословно два последних постановления[15] с той разницей, что первому из них придает общий характер, распространяя его на всякие произведения, в том числе и на художественные. Благодаря этому получается та разница, что если кто-нибудь поставит на чужом художественном произведении фамилию автора без его согласия, то по германскому праву это должно быть признано недопустимым, тогда как у нас в России этот
--567--
случай не может быть подведен под ст. 20, так как она трактует лишь об издании и публичном исполнении чужих произведений, между тем как в данном случае лицо это вовсе не издает художественного произведения. Конечно, и у нас подобный поступок может быть признан недозволенным, если будет представлять собой подлог, но, как мы выше говорили, подлога в подобных случаях может и не быть. Но самый главный недостаток как нашего закона, так и германского права заключается в том, что оба они имеют в виду лишь изменения в обозначении автора на самом произведении, тогда как личные интересы автора могут быть нарушены и иным путем. Так, например, издатель может не сделать никаких изменений в обозначении автора на самой книге, но в то же время в объявлениях о книге огласить, что данное произведение, изданное анонимно или под псевдонимом, принадлежит такому-то писателю, или даже просто в скобках в объявлении рядом с псевдонимом поставить фамилию автора. Точно так же можно, не делая никаких подписей на картине, выставить ее, привесив ярлык с фамилией автора. Закон не препятствует также напечатать в газетах письмо с уведомлением, что корреспонденции, помещаемые под таким-то псевдонимом, принадлежат перу такого-то лица. Во всех этих случаях не только моральные, но и имущественные интересы автора могут жестоко пострадать, но тем не менее интересы эти законодательство оставляет без всякой защиты. Конечно, если произведение, изданное под псевдонимом или анонимно, содержит в себе элементы преступления или незаконно нарушает чьи-нибудь частные интересы, то признание неприкосновенности псевдонима было бы недопустимо, так как позволяло бы правонарушителям уклоняться от законной ответственности, но если ничего преступного и противоправного произведение не содержит, то нет решительно никаких оснований позволять всякому и каждому вмешиваться в личные дела автора и раскрывать его псевдоним, причиняя тем автору и имущественные убытки, и моральные неприятности. Поэтому-то в общественном мнении издавна сложился взгляд, что раскрытие псевдонима или анонима является поступком недопустимым с нравственной точки зрения, и этот взгляд так прочно укрепился, что, например, ни один издатель газеты, хотя бы самой беспринципной, не решится выдать подлинных имен своих сотрудников без их согласия и предпочтет сам нести ответственность за их статьи. Ввиду всего этого нельзя не признать, что наш новый закон об авторском праве, впрочем, так же,
--568--
как и законы других стран, далеко не может быть признан справедливым и логичным в данном вопросе, давая ряд неясных и отрывочных указаний вместо ясного и общего правила, запрещающего оглашать во всеобщее сведение имя автора произведения, изданного в свет под псевдонимом или анонимно, за исключением тех случаев, когда оглашение это делается с согласия автора или путем возбуждения против автора судебного преследования.
IV. Если мы признали желательным защищать автора от оглашения во всеобщее сведение его имени, раз он почему-либо желал его скрыть, то тем более необходимо защищать его от оглашения и опубликования его произведений без его согласия. Автор мог считать свое произведение незаконченным, непригодным для выпуска на суд общества, мог вообще смотреть на него как на произведение неудачное, почему опубликование его кем-либо против его воли может подорвать его репутацию в глазах общества и вообще серьезно нарушить его интересы, как моральные, так и имущественные. Необходимость защиты авторов от подобных поступков, мне кажется, не нуждается в доказательствах. Недаром еще Мольер в предисловии к своим «Preçieuses ridicules» писал: «Удивительно, как это можно печатать чужие произведения без согласия авторов! По-моему, нет ничего более несправедливого, и я охотно простил бы всякое другое насилие над собой, чем это!»
И все законодательства в той или иной степени это право автора на опубликование впервые своего произведения защищают. Защищает его и наш новый закон. Так, прежде всего он признает авторское право и на произведения, еще в свет не появившиеся, так что издание, например, чужой рукописи рассматривается, как такое же нарушение авторского права, как и перепечатка книги, уже изданной. Затем, закон наш даже сильнее защищает произведения, в свет не появившиеся, чем появившиеся, в том отношении, что признает авторское право на произведения первой категории за всеми авторами и их правопреемниками, независимо от их подданства и местонахождения произведения, тогда как относительно произведений, появившихся в свет, авторское право иностранцев признается только в весьма ограниченном размере. Это различие вполне правильно объясняется тем, что если при перепечатке чужого произведения нарушаются только имущественные интересы автора, при опубликовании его еще в свет не появившегося произведения страдают и его личные интересы, которые должны защищаться независимо от подданства автора. К со-
--569--
жалению, так как закон защищает права иностранцев только относительно произведений, в свет не появившихся, и вместе с тем не различает личные права авторов от авторского права, то в результате получается, что личные права иностранцев в остальных случаях не охраняются, если нарушение совершено не в виде перепечатки литературного и музыкального произведения. Поэтому, например, иностранный подданный не может обратиться в суд, если из его произведений будут сделаны заимствования без указания источника или если лицо, которому он передал авторское право, издаст произведение в переделанном виде.
Однако одной защиты авторского права на произведения, в свет не появившиеся, наравне с произведениями, появившимися в свет, еще недостаточно для охраны интересов автора от оглашения его произведения помимо его воли. Авторское право защищает материальные интересы автора, вследствие чего в тех случаях, когда эти материальные интересы не страдают, закон не препятствует опубликованию и распространению чужих произведений, позволяя, например, публичное устное изложение литературных произведений, публичное исполнение музыкальных произведений на благотворительных концертах, помещение художественных произведений на выставках и т.п. Но если в этих случаях нет нарушения авторского права в тесном смысле слова, то нарушение личных интересов автора может быть налицо: так, например, при публичном изложении произведения общество знакомится с ним, и автору может быть в высшей степени неприятно, что произведение, которое он ни за что не хотел отдавать в таком виде нарсуд общества, отдано на этот суд посторонним лицом без его согласия. И относительно литературных произведений наш новый закон принял во внимание это обстоятельство, постановив, что «публичное изложение непоявившегося в свет литературного произведения или опубликование содержания такого произведения без согласия автора не допускается»[16]. Статья эта, составленная по образцу abs. 3 § 11 германского LUG, является, конечно, вполне целесообразной, но, к сожалению, она относится исключительно только к литературным произведениям. Относительно другого рода произведений защита автора от оглашения и опубликова-
--570--
ния его произведений, в свете не появившихся, поставлена значительно хуже. Так, относительно музыкальных произведений закон предусматривает эту защиту только в одном случае - именно он хотя и разрешает помещать в виде примеров отдельные места чужих музыкальных произведений без согласия автора в изданиях с ученой или учебной целью, но лишь из произведений уже изданных или публично исполненных[17], т.е. уже появившихся в свет. Что же касается до издания вариаций, транскрипций, фантазий, этюдов и тому подобных заимствований, то здесь такой оговорки закон не делает[18], из чего вытекает, что они будут допустимы и из произведений, в свет не появившихся. Между тем в данном случае личные интересы автора, несомненно, могут быть так же затронуты, как и при опубликовании содержания чужого литературного в свет не появившегося произведения.
Точно так же плохо защищает автора новый закон от оглашения его произведений путем публичного исполнения. Музыкальные произведения по нашему закону могут быть исполняемы публично без согласия композитора, «если исполнение ни непосредственно, ни косвенно не преследует целей наживы, если исполнение совершается во время народных празднеств или если выручка назначена исключительно для благотворительных целей и исполнители вознаграждения не получают»[19]. В перечисленных случаях закон наш не видит нарушения авторского права, а так как никакой оговорки относительно того, было ли данное произведение ранее издано или публично исполнено, закон не делает, то, следовательно, хотя бы композитор считал свое произведение неоконченным и не предназначал его в таком виде для оглашения по тем или иным мотивам, все равно, если нотная рукопись к кому-нибудь попадет, он принужден мириться с тем, что его вещь будут играть, например, на благотворительных концертах, народных празднествах и т.п. В данном случае наиболее ярко сказалась неправильность смешения авторского права в тесном смысле этого слова с личным правом автора, так как если благотворительная цель концерта может так или иначе оправдывать лишение автора его гонорара, то во всяком случае она никоим образом не может служить основанием для того, чтобы произведение против воли автора было отдано на суд общества.
--571--
Относительно художественных произведений закон наш охраняет вышеуказанные личные интересы автора только в одном случае, - он позволяет производить постройки и сооружения без согласия автора лишь по опубликованным автором планам, чертежам и рисункам[20]. В других случаях закон наш не проводит разницы между произведениями появившимися и не появившимися в свет. Правда, в художественных произведениях провести это различие довольно трудно, так как здесь не так легко, как в литературных и музыкальных произведениях, определить, считает ли художник свою картину оконченной или нет, но, по нашему мнению, все же этот момент до известной степени можно установить, позволив воспроизводить художественное произведение без согласия автора всякими способами, не относящимися к тому же роду искусства, воспроизводить его в научных исследованиях и учебных книгах и помещать отдельные части художественного произведения в изделиях заводской, фабричной и ремесленной промышленности[21] только в том случае, когда произведение автором было продано, помещено на публичной выставке или издано каким-либо путем. Некоторые сомнения вызывает предоставленное нашим законом право всякому и каждому помещать художественные произведения без согласия автора на публичных выставках. Здесь личные интересы автора как творца данного произведения нарушаются столь ярко, что проект Редакционной Комиссии предлагал вовсе запретить помещение художественных произведений без согласия автора на выставках. Однако предположение это было признано Министерством юстиции слишком стеснительным для собирателей художественных произведений и нежелательным в интересах художественного образования; считаясь, однако, и с интересами художников, проект министра юстиции остановился на среднем решении, позволяя выставлять произведения только в том случае, если автор прямо это не воспретил. Государственный Совет пошел еще дальше и предоставил полную свободу помещать художественные произведения на публичных выставках исходя их тех соображений, что запрещение со стороны автора, о котором говорит проект министерства, может иметь силу только по отношению к первому приобретателю картины, но не к последующим ее владельцам, так как было бы несправедливо придавать этому воспрещению вещный
--572--
характер и привлекать к ответственности за нарушение авторского права лиц, выставивших картину, совершенно ничего не зная о запрещении, так как приобрели ее не от самого художника; при распространении же запрещения на одного первого приобретателя оно в сущности не будет иметь никакого значения[22]. В результате первоначальное безусловное воспрещение выставлять произведения без согласия автора превратилось в позволение[23]. И мы лично точку зрения нашего закона находим в общем правильной: помещение картин на выставках, имеющее важное значение и для собирателей художественных произведений, и для распространения художественного образования, нарушает личные интересы автора только тогда, когда дело идет о произведении, которое художник не желал отдать на суд общества по тем или иным мотивам, между тем как раз он произведение продал, то этим самым он как бы выпустил его в свет, так как картин не покупают, чтобы держать их взаперти и никому не показывать, и художник, не желающий сделать свое произведение доступным для взоров публики, считая, например, его неудачным или незаконченным, никогда его не продаст. Поэтому, с нашей точки зрения, запрещать надо помещать на выставках художественные произведения без согласия автора не тогда, когда он сам передал на них право собственности другому лицу, а тогда, когда он их в свет еще не выпускал. Такие случаи возможны, - например, художник, уезжая за границу, отдал свои неоконченные работы кому-нибудь на сохранение, а тот поместит их на выставку, - и для устранения подобных действий, действительно нарушающих интересы автора, следовало бы п. 5 ст. 56 изложить так: «помещение произведений собственниками их на публичной выставке». Конечно, лицо, получившее картины на хранение, может продать их другому, которое поместит их на выставку как собственник, но в данном случае мы будем иметь дело уже с общим правилом о положении добросовестных владельцев движимых вещей.
Из всех произведений, оглашение которых во всеобщее сведение без согласия автора нарушает интересы последнего, на первом месте нужно поставить частные письма. Здесь мы имеем дело с произведениями, совсем не предназначавшимися для печати и по содержанию своему относящимися к интимной, частной жизни как самого
--573--
автора, так и адресата. Поэтому опубликование частных писем без согласия автора их и адресата является фактом столь возмутительным, что наше законодательство не сочло возможным обойти его молчанием. Наш прежний закон об авторском праве содержал по этому поводу следующее постановление: «...частные письма, не предназначавшиеся для публики, могут быть издаваемы в свет токмо с совокупного согласия как того лица, коим они писаны, так и того, к коему писаны; в случае же смерти их обоих или одного кого-либо, с согласия наследников»[24]. Это постановление и легло в основу ст. 28 нового закона, гласящей, что «частные письма, не предназначавшиеся автором к напечатанию, могут быть изданы лишь с обоюдного согласия автора и лица, которому они были писаны; в случае же смерти кого-либо из означенных лиц и за отсутствием особого с их стороны распоряжения - с согласия лиц, имеющих после них право наследования по закону. По истечении пятидесяти лет со времени смерти последнего из лиц, которые вели между собой переписку, для издания частных писем требуется согласия лишь переживших супругов и детей названных лиц».
Анализируя эти статьи, мы видим, что постороннее лицо не может издать писем без согласия автора их и адресата; точно так же и адресат не может это сделать без согласия автора. Что же касается до права автора издавать свои письма, если, например, они у него сохранились в копиях, то из слов закона, что «письма могут быть изданы лишь с обоюдного согласия автора и лица, которому они были писаны», можно в сущности заключить, что и автор сам не может напечатать писем без согласия адресата. Но такой вывод был бы ошибочен. Дело в том, что как старый закон, так и новый говорят в вышеприведенных статьях лишь о частных письмах, «не предназначавшихся автором к напечатанию», а предназначить или не предназначить письма к напечатанию зависит всецело от усмотрения автора. В объяснительной записке м. юстиции прямо говорится, что в данном случае важно лишь удостоверить желание автора, опубликовать письма во всеобщее сведение, причем это желание может быть выражено не только при составлении писем, но и впоследствии, например, путем оставления писем по завещанию книгоиздательской фирме и редакции газеты[25]. Очевидно, таким образом, что постанов-
--574--
ление закона в данном случае отнюдь не имело в виду самих авторов писем, которые не только сами могут их издать без согласия адресата, но и предоставить это право своим наследникам. Нечего и говорить, что от подобного оглашения во всеобщее сведение нередко самых интимных сторон их жизни интересы адресатов могут жестоко пострадать, но в данном случае нет решительно никакого отличия писем от других литературных произведений, в которых автор может описать под настоящими именами интимную жизнь своих знакомых, и вопрос этот уже относится не к авторскому праву в тесном или широком смысле этого слова, а к вопросу о праве всякого и каждого на то, чтобы никто не изображал его интимную жизнь в произведениях, предназначенных для всеобщего сведения. Не входя в детальное рассмотрение этого весьма важного вопроса, как выходящего из рамок данной статьи, мы ограничимся здесь только указанием, что право это нашим законодательством регламентировано весьма скудно, так же как и близкое к нему по природе право на собственное изображение: потерпевший может преследовать автора лишь на основании ст. 1039, 1040 и 1535 Улож. о наказаниях, т.е. за клевету, диффамацию и обиду, тогда как доказать наличность состава одного из этих преступлений далеко не всегда возможно, хотя бы личные интересы потерпевшего были весьма сильно затронуты.
Существенным нововведением нового закона по сравнению со старым является то, что в случае смерти автора или адресата для издания писем требуется согласие не наследников вообще, а исключительно тех, которые имеют после них право наследования по закону. Таким образом, автор мог передать авторское право на свои произведения по завещанию лицу постороннему, но это не имеет силы по отношению к праву распоряжаться изданием его писем. Мотивировалось это постановление тем, что в данном случае дело идет не об имуществе, а об оглашении интимной жизни покойного, где судьями, нужно ли оглашать эти факты или нет, могут быть только люди действительно близкие покойному, его семейные и родственники, а не наследники по завещанию, которыми могут быть и лица совершенно посторонние. Но эти права законных наследников сильно ослаблены тем, что решение вопроса о судьбе писем им предоставлено лишь в том случае, когда автор или адресат не сделали на этот счет особого распоряжения. Таким образом, права наследников по закону на письма не безусловны, и наследодатель может передать эти права любому другому лицу, но для этого недостаточно одной передачи
--575--
ему всего имущества по завещанию, а необходимо специальное распоряжение о письмах. В какой форме должно быть сделано такое распоряжение, закон не указывает, но так как здесь речь идет о распоряжении на случай смерти, могущем иметь и имущественное значение, то надо полагать, что оно должно быть облечено в форму завещания. Эта оговорка о возможности наследодателя передать судьбу писем в руки лица, избранного по свободному усмотрению, само собой понятно, весьма целесообразна, так как очень легко может быть, что данное лицо или вовсе не имеет близких наследников, или хорошо знает, что они за деньги согласятся напечатать что угодно, не считаясь с волей их наследодателя. Надо заметить, однако, что этим выбором лица, которому вверяется судьба писем, и исчерпывается юридическое значение подобного распоряжения. Конечно, наследодатель может вместе с назначением этого лица поручить ему никоим образом не давать разрешения на издание писем, но такое распоряжение имеет для доверенного только нравственное, но не юридическое значение, и если он вопреки воле покойного даст согласие на издание, никакой ответственности за это он не подлежит, так как закон наш не признает за такими распоряжениями публично-правового характера.
Другим отличием нового закона от старого является то, что в то время как по старому закону запрещение издавать письма без согласия наследников не было ограничено каким-либо сроком, новый закон по истечении пятидесяти лет, со времени смерти последнего из лиц, которые вели между собой переписку, позволяет издавать частные письма лишь с согласия переживших супругов и детей названных лиц. Это последнее ограничение введено было в данную статью Государственным Советом по настоянию А.Ф. Кони, который указывал на то, что и по прошествии пятидесяти лет могут остаться в живых дети и вдовые супруги переписывавшихся, которые могут быть горячо заинтересованы в неоглашении переписки, касающейся сокровенных подробностей жизни их отца или супруга. Но, несомненно, эта последняя оговорка имеет в виду тот случай, когда наследодатель не сделал о судьбе писем какого-либо иного распоряжения, так как раз он устранил законных наследников от распоряжения, судьбой своих писем, то по истечении пятидесяти лет права некоторых из этих наследников, само собой, воскреснуть не могут.
Аналогично с частными письмами закон наш регламентирует и право издания дневников и всяких частных записок, не предназначав-
--576--
шихся к напечатанию, с той, конечно, разницей, что здесь нет речи об адресате и его наследниках[26].
Нужно в заключение отметить, что по вопросу о частных письмах, дневниках и записках регламентация нашего права гораздо полнее большинства западных законодательств, обходящих этот вопрос молчанием и подчиняя его, таким образом, действию общих правил о рукописях вообще.
V. К личным правам автора, кроме вышеуказанных, относится и право на то, чтобы даже лица, имеющие право воспроизводить его произведение, воспроизводили бы его без всяких перемен и поправок в том самом виде, в каком его создал сам автор. Наше правовое сознание не может допустить, чтобы невежественные издатели коверкали чужие произведения, внося в них свои поправки, грубо нарушая этим интересы авторов. Что бы сказали, например, Лермонтов и Толстой, если бы сердобольный издатель Печорина поженил на княжне Мери, а Анну Каренину отправил в монастырь каяться в грехах! Поэтому нужно, безусловно, одобрить составителей нашего нового закона, пополнивших существовавший пробел в нашем прежнем праве и постановивших, что «лицо, которому вполне или в части уступлено авторское право на произведение, не вправе без согласия автора или его наследников издавать или публично исполнять это произведение с дополнениями или сокращениями и вообще с изменениями, кроме таких, вызываемых явною необходимостью, изменений, в согласии на которые автор не мог бы по доброй совести отказать»[27]. Последняя оговорка, как видно из объяснительной записки м. юстиции[28], имела в виду главным образом драматические, музыкально-драматические и музыкальные произведения, где часто обойтись без купюр при публичном исполнении положительно невозможно, почему безусловное запрещение купюр препятствовало бы представлению данных произведений и вызвало бы нескончаемые споры и пререкания. Оговорка эта, конечно, интересов авторов нарушить не может, так как суд всегда имеет возможность защитить автора от сколько-нибудь серьезных извращений его произведения. Постановление ст. 20 закон наш повторяет по отношению к издателям в ст. 70.
Хотя ст. 20 и 70 говорят вообще об изменениях и дополнениях, но, несомненно, они относятся только к таким изменениям и допол-
--577--
нениям, которые столь незначительны и несущественны по сравнению с целым произведением, что не превращают последнее в самостоятельный продукт духовного творчества лица переделывавшего. Раз подобное превращение может быть констатировано, то и издатель, как и всякое другое постороннее лицо, не может быть привлечен к ответственности на основании общего правила, что «не считается нарушением авторского права пользование чужим произведением для создания нового произведения, существенно от него отличающегося»[29]. Но конечно, в данном случае издатель уже не может издавать данное произведение под именем автора того произведения, которым он воспользовался для своего произведения, а, с другой стороны, если им сделаны из него прямые заимствования, то источник заимствования должен быть указан. Из этого общего правила ст. 3 закон, однако, допустил весьма существенное исключение, запретив переделку повествовательного произведения в драматическую форму или драматического произведения в повествовательную форму без согласия автора или его наследников[30]. Такого рода переделка, несомненно, представляет из себя самостоятельное произведение, подходящее под ст. 3, и в сущности материальных интересов автора переделанного произведения не нарушает, так как нисколько не может понизить спрос на его произведение, а если новый закон в отличие от старого ввел по примеру западных законодательств подобное запрещение, то сделал это исключительно для ограждения нравственных интересов автора, так как плохая, неумелая переделка может совершенно исказить и опошлить произведение автора и даже подорвать его литературную репутацию[31], недаром авторы за последнее время так часто жалуются на переделки.
Закон, однако, говорит только о переделке повествовательных произведений в форму драматическую, и наоборот, но не о переделках вообще, так что под это запрещение не подойдет, например, когда кто-нибудь переделает «Войну и мир» Толстого в повесть для юношества, указав при этом, что автором переделки является такой-то. Такого рода переделка не менее может нарушить моральные интересы автора, чем переделка произведения в драму, но она, по-видимому, должна считаться позволенной, поскольку, конечно, она может быть признана новым произведением, существенно отличающимся от переделанного.
--578--
Таким образом, получается любопытное противоречие между моральными интересами авторов и материальными: переделки, которые наименее искажают произведение автора, являются запрещенными, как подрывающие его материальные интересы, а те переделки, которые наиболее сильно оскорбляют моральные интересы автора, являются позволенными, так как здесь переделыватель внес столько собственного творчества, что получилось самостоятельное произведение. Положение весьма курьезное, но тем не менее мы лично не считаем себя вправе упрекнуть составителей нашего нового закона за то, что они не запретили переделок вообще, так как если переделка из одной формы в другую представляет своеобразное явление, то переделку без изменения формы трудно разграничить от всяких других заимствований, а запретить всякие вообще заимствования из чужих произведений было бы совершенно нецелесообразно. Поэтому единственным средством, по нашему мнению, которое могло бы до известной степени оградить в подобных случаях моральные интересы авторов, было бы введение постановления, существующего в германском праве относительно копий художественных произведений - именно требование обозначения имени автора так, чтобы не было места никакому смешению, т.е. чтобы каждый видел, что данное произведение является только переделкой и притом такой, которая представляет собой новое самостоятельное произведение переделывателя. Введение такого постановления напрашивается само собой, так как переделки и копии по существу представляют собой явления аналогичные.
VI. Мы видели выше, что наш закон защищает авторов до известной степени от непрошеных изменений, дополнений и сокращений со стороны издателей. Но возможен и обратный случай, когда автор сам хочет сделать в своем произведении различные исправления и дополнения, - спрашивается, имеет ли он право требовать, чтобы издатель принял во внимание такое его желание, или издатель может не считаться с интересами автора и выпустить произведение в свет в первоначальной редакции? Закон наш, к сожалению, такого права не дает. Правда, он говорит, что «автор, уступивший право на издание своего произведения, может вновь издать его, если оно настолько существенно переработано, что должно быть рассматриваемо, как новое произведение»[32], но эта статья имеет в виду переработку всего произведения заново, а не исправления и изменения, которые,
--579--
не превращая произведение в новое, в то же время имеют для автора существенное моральное значение. Ведь моральную ответственность перед обществом несет не издатель, а автор, и ему очень может быть неприятно, когда его вещь издается вторым изданием с теми же ошибками, которые он заметил в первом издании, или с важными пробелами, - например, издатель, выпуская вторым изданием учебник гражданского права в 1912 г., не позволил автору сделать соответствующие изменения в главе, трактующей об авторском праве. Поэтому можно пожалеть, что закон наш в данном случае не последовал примеру германского права, которое в § 12 закона об издательском праве постановило, что до окончания размножения произведения автор может сделать в нем изменения; перед предпринятием нового издания издатель должен предоставить автору сделать изменения, но, конечно, такие, которые не нарушают справедливых интересов издателя; автор может предоставить сделать изменения и третьему лицу; если автор, после того как издатель приступил к размножению произведения, пожелает сделать изменения, превышающие обычную норму, то он обязан возместить издателю причиненные этим издержки; но автор не платит и издержек, если изменения оправдываются сложившимися обстоятельствами. Таким образом, автор учебника гражданского права по германскому закону мог бы потребовать, чтобы издатель предоставил ему право переработать весь отдел об авторском праве сообразно с регламентацией, установленной новым законом, не заплатив ничего за издержки, понесенные издателем, если, например, благодаря переделке, размер книги увеличится.
VII. В случае если автор придет к убеждению в необходимости заново переделать ранее изданное им произведение, то, как мы выше говорили, закон наш предоставляет ему это право независимо от того, что право на распространение произведения в первоначальном виде передано им по договору издателю. Но возможен случай, когда переделка не может удовлетворить автора, когда воззрения автора столь сильно изменились, что свое прежнее произведение он считает глубоко ошибочным, вредным, когда он горько стыдится того, что подобного рода произведение обращается в обществе под его именем, - спрашивается, имеет ли возможность автор изъять в данном случае это произведение из обращения или не имеет? На этот вопрос как по нашему закону, так и по западным законодательствам ответ
--580--
должен быть безусловно отрицательный[33]: раз автор опубликовал свое произведение, оно сделалось уже достоянием общества. Правда, наш закон, считаясь с моральными интересами автора, предоставляет ему право выкупить от издателя оставшиеся не распроданными экземпляры по цене, назначенной для их продажи при выпуске издания в свет[34], и таким путем воспрепятствовать дальнейшему распространению своего произведения, но мера эта и трудно осуществима, так как потребует от автора больших затрат, и в сущности вовсе не достигает цели, намеченной автором. Прежде всего автор имеет право выкупа только от издателя, но право это не распространяется на экземпляры, уже проданные частным лицам и книгопродавцам, а если хоть несколько экземпляров данного произведения попадут в общество, то автор не может уже воспрепятствовать ознакомлению с ним общества всеми способами, не нарушающими его авторского права в тесном смысле этого слова, - так, например, литературное произведение может публично излагаться устно, выдержки из него могут помещаться в хрестоматиях, художественное произведение может быть помещаемо на публичных выставках, музыкальное произведение - публично исполняться на благотворительных концертах и т.п. Кроме того, если, выкупив у издателя экземпляры своего произведения, автор может впоследствии не издавать его более, то это имеет значение только пока он жив: после его смерти наследники вольны распространять это произведение в самых широких размерах. Конечно, автор может в завещании просить их не издавать данного произведения, но эта просьба имеет для наследников лишь моральное значение, и они могут не исполнить ее, не подвергаясь за это никаким невыгодным последствиям. Наконец, если даже наследники свято исполнят волю автора, по прошествии пятидесяти лет со времени его смерти их права кончаются, и каждый может воспроизводить данное произведение, не испрашивая чьего-либо разрешения.
Таким образом, раз произведение автором в свет выпущено, он уже не является полновластным распорядителем его судьбы. И такое положение вещей является, по нашему мнению, вполне правильным. Автор волен выпускать или не выпускать в свет свое произведение, но раз он его отдал на суд общества, снова отнять его у общества он уже
--581--
не должен иметь права. Правда, в известных случаях от этого моральные интересы автора могут страдать, но ради этих его интересов нельзя жертвовать интересами общества. Последнее может быть в высшей степени заинтересовано в возможно более широком распространении известного произведения, как весьма полезного для народа, и нельзя позволить автору изъять навсегда это произведение только потому, что убеждения автора изменились, и он почему-либо находит свое произведение вредным. Для подтверждения этого положения достаточно вспомнить пример Гоголя, не признававшего из своих произведений ничего, кроме Переписки с друзьями, или Толстого, относившегося весьма отрицательно под старость к своим ранним беллетристическим произведениям. Разве обязано было бы общество преклониться перед волей этих писателей, если бы они пожелали изъять навсегда эти произведения из обращения?!
Но если, таким образом, законодательство не признает за автором права безгранично распоряжаться судьбой его уже напечатанных произведений, а предоставляет ему только возможность при жизни ограничивать их распространение, то по отношению к наследникам автора нет никакого основания предоставлять и такой возможности. Наследники - не судьи произведений их наследодателя, и считаться с тем, приятно или неприятно им распространение этих произведений, законодатель не должен, так как это может нарушать интересы общества. Предоставляя им исключительное право на воспроизведение и распространение произведений автора в течение пятидесяти лет со времени его смерти законодатель имеет в виду обеспечить материальные интересы наследников, обеспечить их существование как наиболее близких для автора лиц, но отнюдь не предоставляет им это право с тем, чтобы они из каких-либо личных соображений ограничивали распространение этих произведений в обществе. Поэтому если наследник, считая, например, произведения своего наследодателя вредными, не будет издавать их в течение всего пятидесятилетнего срока и не давать никому позволения на издание их, то такое поведение наследника, несомненно, должно быть признано противоречащим самому назначению того права, которое ему законодатель предоставил. Поэтому многие западные законодательства принимают известные меры против подобного рода действий наследников. Так, например, в Англии закон в случае отказа наследников переиздать произведение предоставляет всякому право обратиться с жалобой в Судебный Комитет Тайного Совета Его Величества, и если окажется,
--582--
что вследствие отказа наследников книга оказывается изъятой из пользования публики, Судебный Комитет может разрешить жалобщику издать данную книгу. В Испании существует иное, более простое средство: здесь если книга в течение 20 лет не будет вновь издана, то она становится общественным достоянием. Наконец, в некоторых других странах в случае нежелания автора или его наследников издать сочинение, вышедшее из обращения на книжном рынке, авторское право на это произведение может быть экспроприировано государством, провинциями и общинами. И вот при обсуждении нашего закона в Государственной Думе Милюковым внесено было предложение включить в закон постановление, гласящее, что «если через пять и более лет после смерти автора какое-либо из его произведений по каким бы то ни было причинам отсутствует на книжном рынке, и правопреемник автора не имеет намерения издавать его вновь, то каждый желающий может сделать это, доведя предварительно о своем намерении до сведения наследников, сделав публикации в наиболее распространенных органах печати и выждав двухлетний срок со времени указанного извещения автора и публикации». Постановление это при первом чтении законопроекта было принято Думой, но большинством всего четырех голосов. Поэтому при втором чтении прения по этому пункту разгорелись снова. Милюков горячо поддерживал свое предложение, указывая на целый ряд примеров ненормальности предоставления таких широких прав наследникам. Он ссылался, например, на старую книгу Соловцова, содержащую описание Сибири, книгу весьма ценную по фактическому материалу, изданную в 20-х гг. 19 столетия. Десятки лет исследователи Сибири не имели возможности ею пользоваться. Нашелся, наконец, издатель-меценат Сибиряков, который после долгих и тщетных поисков наследников Соловцова издал книгу за свой страх, за что впоследствии был обвинен в контрафакции. Затем Милюков приводил в пример Владимира Федоровича Одоевского, замечательного мыслителя и художника, одного из основателей так наз. славянофильства. Отсутствие его произведений на книжном рынке составляло серьезную потерю для общества. Находится, наконец, издатель, ищет и находит правопреемника, но последний, даже не знавший ничего о своих правах, когда ему о них сообщили, заламывает такую несообразную цену, что издать книгу оказалось невозможным. Вместе с тем Милюков и барон Мейендорф, чтобы спасти данное предложение, внесли несколько поправок, значительно смягчающих его
--583--
характер. Так, Милюков соглашался на то, чтобы издатель в данном случае уплатил наследнику известный процент с прибыли, чтобы он мог издать книгу только в количестве 1200 экземпляров с тем, чтобы после издания наследник сохранял свои авторские права до истечения обычного срока. Мейендорф предлагал предоставить наследникам автора право не допускать издания по уважительным причинам, как, например, ссылаясь на личный характер данного произведения, касающегося частной жизни писателя и третьих заинтересованных лиц, или на волю покойного, завещавшего не переиздавать его сочинений, и т.п. Но несмотря на все это, предложение Милюкова, к сожалению, при втором чтении законопроекта было отклонено. Говорим «к сожалению» потому, что не видим никаких сколько-нибудь серьезных оснований против его принятия. Единственный сколько-нибудь серьезный довод против этого постановления - это ссылка на то, что наследники, отказывая в издании книги, являются исполнителями воли самого автора, к которой надо отнестись с уважением, но и этот довод при ближайшем рассмотрении падает. Прежде всего поправка бар. Мейендорфа предусматривает этот случай и ограждает волю покойного автора; затем, если и бывают случаи подобных распоряжений со стороны авторов, то они крайне редки, в большинстве же случаев при нормальном порядке вещей препятствия к широкому распространению их произведений резко нарушали бы волю авторов - ведь они творили для общества, и оценка их произведений после смерти, признание их пользы для народа каждому автору при жизни рисовалась как лучшая награда их творчества, и препятствия для такого распространения их творений в большинстве случаев являлись бы не соблюдением воли покойных, а жестоким глумлением над ней и над всей целью из жизни; наконец, если стремиться свято охранять волю покойных авторов, то надо охранять ее и против наследников и не позволять им издавать произведения, если автор в завещании им путем публикации это запретил, а между тем законодательства с такими распоряжениями не считаются. Все это ясно доказывает, что отклонение предложения Милюкова имело случайный, не обоснованный серьезными причинами характер.
В связи с вопросом о праве автора и наследников его распоряжаться полновластно судьбой произведения стоит и вопрос о возможности для кредиторов обращать взыскание на авторское право. Что касается до авторского права на произведения, еще в свет не появившиеся, то здесь все согласны в невозможности обращать на
--584--
него взыскание, так как только сам автор может решить, обнародовать свое произведение или нет, и принудить его к обнародованию невозможно без самого грубого нарушения его моральных интересов. Несомненно, так далеко идти защита интересов кредиторов не должна. Иное дело произведения, уже выпущенные в свет. Относительно них между законодательствами замечается разногласие. В то время как одни законодательства исходят из идеи, что раз произведение в свет выпущено, оно уже стало достоянием общества, а потому кредиторы могут обращать взыскание на авторское право, как на всякое чисто имущественное право[35], другие, наоборот, полагают, что обращение взыскания в данном случае было бы грубым нарушением личных интересов автора и наследников, и защищают эти интересы от притязаний кредиторов[36]; наконец, третьи держатся среднего решения и, не позволяя обращать взыскание на авторское право при жизни самого автора, признают это возможным по отношению к наследникам автора[37]. Как известно, наше прежнее право придерживалось в данном случае второго решения[38], и эту точку зрения сохранил и новый закон, постановив, что «авторское право не может быть предметом взыскания при жизни автора - без его согласия, а после его смерти - без согласия его наследников; право на издание или иное из принадлежащих автору прав, предоставленное по договору другому лицу, может быть предметом взыскания по долгам сего лица, но лишь в пределах договора»[39]. Таким образом, закон категорически запрещает обращать взыскание на авторское право как по отношению к самому автору, так и его наследникам. Мотивировалось такое решение тем, что автор, выпустивший в свет свое произведение, может считать его плохим или вследствие изменившихся убеждений вовсе не желать нового издания, или хотя и готов снова издать свое произведение, но в измененном и переработанном виде, - в этих случаях воля автора, несомненно, оказалась бы нарушенной изданием без его согласия произведения кредиторами[40]. Что касается до распространения защиты и по отношению к наследникам автора, то в ее пользу приводилось, что, во-первых, для наследников автора произ-
--585--
ведение их наследодателя может иметь не только материальное, но и моральное значение, и, во-вторых, что, принимая наследство, они тем самым принимают на себя и все долги наследодателя, отвечая за них своим собственным имуществом[41].
При обсуждении законопроекта в Государственной Думе только депутат Тимошкин внес поправку, направленную к тому, чтобы ст. 10 изложить в прямо противоположном смысле, признав, что авторское право может быть предметом взыскания, так как автор может наделать множество долгов и никогда не заплатить ни копейки, потому что у него ничего не найдется, кроме авторского права, которое взять никто никоим образом не может[42].
Это предложение Тимошкина было, однако, отвергнуто Думой после краткой реплики докладчика Пергамента, заявившего, что поправка Тимошкина в корне отвергает самое существо и природу авторского права, которое должно всегда оставаться предметом единоличного распоряжения автора, являющегося не только творцом, но и высшим судьей своего произведения, почему долго распространяться на эту тему является излишним[43]. Мы, однако, полагаем, что поправка Тимошкина вовсе не заслуживала такого поверхностного к себе отношения. Взгляд, высказанный Тимошкиным, нисколько не является чем-то органически противоречащим природе авторского права, и г. Тимошкин мог бы в подтверждение его сослаться на достаточное количество выдающихся юристов, разделяющих этот взгляд, упрекнуть которых в непонимании существа авторского права вряд ли возможно; из этих юристов мы укажем хотя бы на берлинского профессора Колера[44], на Рицлера[45], Делаланда[46], проф. Шершеневича[47] и на составителей проекта нашего Гражданского уложения. Вообще, пожалуй, можно сказать, что в научной литературе мнение г-на Тимошкина имеет больше сторонников, чем мнение большинства Государственной Думы и Совета. И если вдуматься в те доводы, на которых Дума основывала свое решение, то неосновательность их, мне кажется, будет очевидной. Так, прежде всего мы решительно отказы-
--586--
ваемся понять, какое значение для запрещения обращать взыскание на авторское право по отношению к наследникам имеет то обстоятельство, что последние, принимая наследство, тем самым принимают на себя и ответственность за долги наследодателя своим собственным имуществом, так как эта ответственность их никоим образом не может служить основанием для освобождения от взыскания имущества, дошедшего к ним от наследодателя, - это было бы какое-то beneficium inventarii навыворот! Точно так же, как мы выше доказывали, законодательство не должно признавать за наследниками права решать бесконтрольно вопрос о том, надлежит ли издавать произведение автора или нет, раз произведение самим автором было в свет выпущено. Таким образом, запрещение обращать взыскание на авторское право по отношению к наследникам автора, несправедливо нарушая интересы кредиторов, в то же время не оправдывается решительно никакими серьезными основаниями.
Что касается до обращения взыскания на авторское право по отношению к автору, то против этого, как мы видели, выставлялись два довода: во-первых, то, что это лишало бы автора возможности переделать свое произведение и, таким образом, заставляло бы автора терпеть распространение произведения в том виде, который более уже не удовлетворяет автора; во-вторых, благодаря обращению взыскания, произведение будет издаваться и распространяться, когда автор не желал допускать вообще нового издания, считая свое произведение плохим, роняющим его литературное имя, или даже вредным. Из этих доводов несостоятельность первого очевидна, так как если бы автор пожелал заново переделать свое произведение, право это за ним остается и после обращения взыскания на авторское право на произведение в его первоначальном виде. Правда, автор мог иметь в виду не полную переработку, а лишь частичные исправления, не превращающие данное произведение в совершенно новое, но для ограждения справедливых в данном случае интересов автора нужно не запрещение обращения взыскания на авторское право, а предоставление автору права требовать, чтобы всякий издатель при размножении произведения издавал бы его с теми исправлениями, какие пожелает сделать автор. Подобное право, как мы выше говорили, признается германским правом, и введение его у нас в России действительно необходимо для охраны личных интересов авторов.
Более серьезен второй довод - нежелание автора вообще видеть свое произведение распространяемым, - но и его, по нашему мне-
--587--
нию, недостаточно для оправдания такого нарушения интересов кредиторов, которое устанавливает наш закон, потому что сам закон наш в целом роде случаев совершенно не считается с вышеупомянутым желанием автора. Автор может упорно не желать, чтобы его произведение распространялось в публике, мог стыдиться его, а между тем, если его произведение было литературным, он не может протестовать против его публичного изложения или помещения в хрестоматиях, если произведение было музыкальным, оно будет исполняться публично на всех благотворительных концертах, если оно было художественным - оно может быть помещено на выставке, где его увидят тысячи людей, или части его будут изображаться на всевозможных изданиях заводской, фабричной и ремесленной промышленности. Таким образом, раз произведение в свет выпущено, автор не может помешать ознакомлению с ним публики в широких размерах, - какое же основание считается с этой волей автора только тогда, когда дело идет об удовлетворении кредиторов автора. Наконец, если даже признать невозможным допустить выпуск нового издания, раз автор этого по каким-либо мотивам не желает, то и в этом случае надо было бы только при допущении взыскания на авторское право обусловить, что приобретатель может осуществить свое право лишь после смерти автора. В таком случае и кредиторы хоть что-нибудь получили бы и было бы соблюдено известное соответствие между законом и той целью, ради которой он издан, тогда как теперь, запрещая обращать взыскание на авторское право потому только, что автор может не желать дальнейшего распространения своего произведения, закон нисколько не» препятствует автору, отказавшемуся удовлетворить своих кредиторов, преспокойно продолжать выпускать свое произведение вторым и третьим изданиями. Все это вместе взятое заставляет нас признать ст. 10 нашего нового закона и формулированной неправильно, и по существу не удовлетворяющей требованиям политики права.
VIII. Кроме личных прав автора как творца известного произведения, закон наш об авторском праве затрагивает и некоторые другие права на собственную личность, как, например, право на собственное изображение в художественных и фотографических произведениях. Детальное рассмотрение этого права не входит в нашу задачу, ограниченную рассмотрением только личных прав авторов как таковых, но мы не можем не отметить, что в этом отношении закон наш стоит ниже всякой критики. Несмотря на то, что вопрос о праве на собственное
--588--
изображение обсуждался довольно оживленно в западной литературе, а у нас приват-доцент А.В. Завадский даже посветил рассмотрению этого вопроса в связи с его разрешением нашим законопроектом специальную статью[48], - и Государственная Дума, и Государственный Совет не обратили на всю эту литературу решительно никакого внимания. В результате получилось, что право на фотографические произведения оказалось регламентированным несравненно хуже всех остальных частей закона. Для доказательства этого положения отметим следующее:
1)В то время как по отношению к художественным портретам авторское право принадлежит лицу, с которого написан портрет или сделан бюст, либо его наследникам[49], авторское право на фотографический портрет принадлежит заказчику[50]. Почему такое отличие - неизвестно. Правда, в Государственном Совете Крестовников предложил поправку, имеющую целью приравнять фотографические портреты в этом отношении художественным, ссылаясь на то, что иначе авторское право будет принадлежать артельщику, которому хозяин поручит заказать свой портрет, но поправка эта была отвергнута после реплики докладчика проф. Гримма, указавшего, что в данном примере артельщик будет лишь представителем заказчика[51]. Пример, приведенный Крестовниковым, конечно, не особенно удачен, но тем не менее по существу поправка его безусловно правильна, так как далеко не всегда заказчик может быть признан представителем лица, с которого портрет сделан.
2) Применение ст. 62 к фотографическим портретам может привести прямо-таки к невозможным результатам. Благодаря ей каждый может снять копию с вашей карточки для собственного употребления, в чем бы последнее не заключалось; затем каждый может помещать вашу карточку на публичных выставках; наконец, она целиком (художественный портрет только частью) может быть воспроизведена в изделиях промышленности заводской, фабричной и ремесленной. Не знаю, как членам Думы и Совета, но большинству граждан, я уверен, будет страшно неприятно видеть, как их физиономии будут фигурировать на водочных бутылках, на средствах для ращения волос, на лекарствах от болезней кожи и т.п.
--589--
3) Далее, если для защиты авторского права на фотографию пейзажа достаточно пятилетнего срока, то сколько неприятностей, а даже и семейных драм повлечет за собой, если фотограф по прошествии пяти лет будет распространять фотографические карточки своих клиентов и клиенток.
4) Наконец, защищая столь ревностно авторское право от взысканий кредиторов, закон наш почему-то делает исключение для произведений фотографических. Это было бы правильным, если бы вместе с тем дело не шло опять-таки и о праве на собственное изображение, так как вряд ли желательно предоставить кредиторам несостоятельного должника возможность приобретать авторское право на его фотографические карточки с тем, чтобы распространять их по своему усмотрению, как бы это ни нарушало его личные интересы.
IX. Мы рассмотрели выше, как регламентирует наш новый закон об авторском праве личные права авторов. Теперь нам предстоит выяснить, в каком отношении находятся эти личные права с авторским правом в тесном смысле этого слова.
Здесь прежде всего обнаруживается, что охрана этих личных прав по нашему закону в большинстве случаев не поставлена в зависимость от охраны авторского права, - они защищаются, хотя бы автор авторского права не имел или правонарушитель авторского права не нарушал. Так, мы видели, что закон наш и при дозволенных заимствованиях из чужих произведений требует указание автора[52]; тем более указание автора должно быть обязательным и при дозволенном воспроизведении чужого произведения целиком, - например, когда автор отрекся от своего, авторского права. Точно также закон запрещает раскрывать псевдоним или аноним автора и тем лицам, которым вполне или в части уступлено авторское право на произведение, и издателям[53]. Не могут эти лица изменять, дополнять и сокращать чужие произведения[54]. Что касается до переделок чужих повествовательных произведений в драматическую форму, и наоборот, то закон наш в данном случае прямо указывает, что «уступка права на издание литературного произведения не заключает в себе уступки права: 1) на перевод его на другие языки и 2) на переделку...»[55]. Из этого можно заключить, что и отречение автора от своего авторского
--590--
права не дает еще права всем и каждому переделывать его произведения без специального на то разрешения автора.
Исключением из общего правила является, по-видимому, только право автора на неразглашение во всеобщее сведение его произведений, в свете не появившихся. Здесь возникает вопрос, распространяется ли это право автора на всякие произведения или лишь на такие, которые являются объектом защиты со стороны авторского права? И вот этот вопрос, например, германское право разрешает в последнем смысле[56]. Такое же решение надо, по-видимому, дать и для русского права. Это видно, во-первых, из того, что закон наш право на публичное изложение или опубликование содержания не появившегося в свет литературного произведения относит к авторскому праву, вследствие чего, когда закон говорит, что законы, правительственные распоряжения, постановления законодательных учреждений, земских, городских, сословных и других общественных собраний, материалы, на коих эти законы, распоряжения и постановления основаны, а также решения судебных установлений не составляют предмета авторского права[57], то это значит, что к ним не имеет отношения и ст. 27. Подтверждением этого может служить и то обстоятельство, что в то время как все предшествующие проекты закона об авторском праве, включая сюда и проекты министра юстиции и О.Я. Пергамента, позволяли печатать только официально опубликованные материалы к законам, - в окончательной формулировке это ограничение было исключено, причем Д.Д. Гримм в своем докладе Государственному Совету указывал, что исключение этих слов, не предоставляя частным лицам права на получение из правительственных и иных учреждений этих материалов, означает только, что с точки зрения авторского права безразлично, были ли эти материалы официально опубликованы или не были[58].
Против такого решения нашего закона в частности, конечно, ничего нельзя возразить, так как оно произведений частных лиц не касается, но принципиально ограничивать защиту авторов от оглашения их не появившихся в свет произведений только относительно таких произведений, которые составляют предмет авторского права, является, конечно, безусловно неправильным. Авторское право имеет целью защитить материальные интересы авторов, и законодатель в известных
--591--
случаях может принести эти интересы в жертву интересам общества, нуждающегося в широком распространении какого-либо рода произведений, но последний мотив никоим образом не может оправдать предоставление каждому права вторгаться в личные интересы автора и оглашать его не появившиеся в свет произведения без его согласия.
За этим исключением, не имеющим у нас в России большого практического значения, так как кроме произведений, перечисленных в ст. 37, все остальные предмет авторского права составляют, - в общем, таким образом, личные права авторов охраняются независимо от охраны авторского права. Но этот принцип, к сожалению, нашим законом последовательно не выдержан. Сказывается это прежде всего в том, что после смерти автора личные права его вместе с авторским правом переходят по наследству. Судьба их неразрывно связана с авторским правом: к кому перейдет последнее, к тому переходят и личные права; только относительно частных писем, дневников и записок закон делает, как мы выше видели, исключение.
Несколько неясен вопрос, что делается с личными правами автора после его смерти, когда он свое авторское право не передал никому по наследству, а отрекся от него, предоставив всякому желающему свободно воспроизводить свои произведения. Сомнение вызывает ст. 20. Она говорит, что лицо, которому вполне или в части уступлено авторское право на произведения, не вправе без согласия автора или его наследников издавать или публично исполнять произведение с дополнениями, сокращениями и т.п. Из нее можно вывести, что авторское право может вполне принадлежать другому лицу, а между тем личные права за наследниками сохраняются; следовательно, они сохраняются и тогда, когда наследники авторского права не имеют не потому, что автор передал его кому-нибудь, а вследствие отречения. С таким толкованием, однако, мы согласиться не можем. Данный закон, когда говорит о наследниках, подразумевает под ними не тех лиц, которым автор оставил после себя что-нибудь, и не тех, которые по закону имели право на наследование после него (последнее закон в виде исключения специально указывает в статьях о частных письмах и дневниках), а исключительно тех, которым досталось по наследству авторское право. Поэтому если автор авторского права никому по наследству не передал, то у него нет и наследников, о которых говорит закон. В результате получается, что если автор отрекся от своего авторского права, то пока он жив, он может охранять свои личные права, но после его смерти они исчезают.
--592--
Но права наследников на авторское право через 50 лет со времени смерти автора прекращаются. Спрашивается, прекращается ли вместе с ним и охрана личных прав? Хотя закон прямых указаний не дает, но ответ на этот вопрос может быть только утвердительный. Это видно из того, что закон наш эти личные права всюду причисляет к авторскому праву, а раз наследники последнее утратили, и закон не оговаривается, что какие-либо права за ними остаются и по истечении 50 лет, то, значит, им больше не может принадлежать и охрана личных прав.
Таким образом, после смерти автора охрана его личных прав переходит к наследникам авторского права, - они могут преследовать нарушителей и могут позволить делать с произведениями наследодателя что угодно, так как по нашему закону уголовное преследование за нарушение авторского права начинается не иначе как по жалобе потерпевшего[59]. По прошествии же 50 лет со времени смерти автора или даже раньше, если автор отрекся от своего авторского права или если он не распорядился при жизни этим правом и после него не осталось наследников, охрана личных прав прекращается совсем, - каждый может издавать его произведения под чужим именем, если это не будет признано мошенничеством, переделывать по своему усмотрению и т.п. Такое положение вещей, безусловно, должно быть признано нецелесообразным и нелогичным, и допущение такой несообразности является лучшей иллюстрацией, какая серьезная ошибка заключается в смешении столь различных по природе институтов, как личные права авторов, с одной стороны, и авторское право в тесном смысле этого слова - с другой. В самом деле, если переход авторского права к наследникам имеет свое основание в желании законодателя обеспечить материальное благосостояние потомков автора и людей, ему близких, а также облегчить самим авторам издание произведений на склоне жизни, то спрашивается, чем может быть мотивирован переход к наследникам и личных прав автора? Если объяснить это желанием оградить моральные интересы самих наследников, для которых может быть неприятным и оскорбительным уродование произведений их наследодателя или издание их под чужим именем, то это объяснение наталкивается на ряд противоречий. Прежде всего тогда является непонятным, почему закон защищает эти моральные интересы только 50 лет, а по прошествии этого срока
--593--
те же самые наследники должны терпеть нарушение их моральных интересов: ведь если прекращение авторского права по истечении данного срока оправдывается интересами общества, то для общества вовсе не имеет значения поставить пределы охране личных интересов наследников, так как охрана эта не препятствует распространению произведений добросовестными издателями. Сам законодатель считался с этими соображениями в том случае, когда считал, что дело идет о защите моральных интересов самих наследников, и по вопросу о частных письмах и дневниках оградил моральные интересы пережившего супруга и детей покойного независимо от истечения пятидесятилетнего срока, - какое же основание тогда игнорировать это обстоятельство в других аналогичных случаях? Далее по тому же вопросу о частных письмах и дневниках законодатель сам признал, что только у законных наследников можно признать существование моральных интересов, связанных с произведениями наследодателя, так как наследники по завещанию в большинстве случаев являются лицами посторонними. Соображение вполне правильное, особенно если принять во внимание, что за эти 50 лет права на произведения могут перейти через много рук и очутиться у такого лица, признавать за которым наличность вышеуказанных моральных интересов можно с равным правом, как и за каждым без исключения гражданином данного государства. Наконец, если признать хотя бы даже у одних законных наследников наличность самостоятельных моральных интересов, требующих защиты, то, спрашивается, почему закон охраняет эти интересы только тогда, когда автор оставил им и авторское право? Неужели можно полагать, что наследникам только тогда неприятно издание в изуродованном виде произведений их отца или мужа, когда он обеспечил им доход со своих произведений, а если, например, он отрекся от авторского права, то сразу моральные интересы наследников исчезают? Мне кажется, что все это ясно указывает на невозможность мотивировать переход личных прав автора к наследникам необходимостью оградить самостоятельные моральные интересы последних.
Точно так же невозможно обосновывать переход личных прав автора к наследникам желанием обеспечить исполнение воли покойного автора и оградить его литературную репутацию от посягательств со стороны посторонних лиц, предоставив защиту памяти автора наследникам, как лицам ему наиболее близким, которым дороже чем кому-либо неприкосновенность доброго имени автора. Если мы примем это
--594--
предположение, что в данном случае наследники защищают не свои личные моральные интересы, а лишь оберегают волю и память покойного автора, то опять становится непонятным, почему эта воля и память автора защищаются только в течение 50 лет, а там над ней можно глумиться сколько угодно. Непонятно также в данном случае, почему закон принимает меры для охраны памяти только тех авторов, которые материально обеспечили своих наследников, и оставляет без защиты репутацию тех, которые движимые великодушными побуждениями предоставили обществу возможность свободно пользоваться их произведениями, отрекшись от авторского права.
Сказанного, мне кажется, достаточно, чтобы убедиться, насколько нелогично связывать судьбу личных прав автора с авторским правом и передавать первые вместе с последним по наследству. Из природы этих личных прав автора ясно обнаруживается, что в случае смерти автора возможно только одно из двух решений: или права эти, как неразрывно связанные с личностью автора, со смертью его должны исчезнуть совсем, или законодатель может признать, что интересы общества требуют ограждения литературного доброго имени авторов и после их смерти, что общество не может позволить литературным наездникам присваивать, например, авторство на произведения людей, которые всю жизнь проработали на пользу народа и видели единственную награду в том, чтобы оставить нерукотворный памятник в сердцах сограждан; в последнем случае законодатель должен преследовать нарушения литературной чести покойных авторов в порядке публичного обвинения и не ограничивать эту защиту каким-либо сроком со времени смерти автора. И мы лично полагаем, что последнее решение было бы более правильным, так как свято оберегать духовное наследие художников, композиторов и литераторов есть прямая обязанность общества, которое воспользовалось этим наследием и многим ему обязано. Конечно, и без правовой защиты память авторов оберегается от нарушений критикой и общественным мнением, но этого часто далеко бывает недостаточно.
Но, высказавшись за установление охраны личных прав автора в публично-правовом порядке, мы, однако, должны оговориться, что это желательно и возможно далеко не во всех случаях. Государство может запретить под страхом наказания печатать произведения покойного автора под чужим именем, может преследовать издание чужих произведений под именем умершего автора, может, наконец, защищать произведения его от искажений и переделок. Иначе дол-
--595--
жен решиться вопрос об издании анонимных или псевдонимных произведений под настоящим именем автора: здесь прежде всего само общество может быть заинтересовано в том, чтобы знать, кто автор данных произведений, а так как со смертью автора потеряли значение и причины, заставлявшие его скрываться, то нет основания запрещать раскрывать псевдонимы и анонимы тем более, что после смерти автора тайну невозможно и соблюсти. Труднее решить вопрос о посмертном издании произведений, которых автор при жизни не напечатал, а также и частных писем. Многие авторы при жизни неоднократно высказывали взгляд о недопустимости издания подобных произведений, которые или оглашают во всеобщее сведение интимную жизнь автора, или являются в большинстве случаев столь слабыми, что только роняют в глазах общества имя автора и роняют незаслуженно, так как сам автор их никогда бы не издал. Нельзя не согласиться, что довод весьма серьезный. Но вместе с тем если личные интересы автора говорят против посмертных изданий, то, с другой стороны, интересы общества требуют противоположного решения. Частные письма и дневники являются драгоценным материалом не только для биографии данного писателя, но и для истории, и запрещение издавать их причинило бы незаменимую потерю для науки; то же самое нужно сказать и о других неизданных произведениях, между которыми встречаются такие вещи, которые сами по себе имеют высокую художественную ценность. Поэтому в лучшем случае, что можно допустить, - это разрешение издавать письма и рукописи в случае, если автор не желал этого - только по прошествии известного количества лет, но ji тут, так как государство не может на себя взять обязанность исполнять посмертные распоряжения частных лиц, то автору ничего другого не остается, как поручить исполнение его воли надежному лицу, оставив ему авторское право на эти произведения.
X. Что касается до последствий нарушения личных прав автора, то они прежде всего состоят в наложении на виновного уголовного наказания по первой части ст. 620 Уголовного уложения, за исключением присвоения авторства на целое чужое произведение, караемое по третьей части вышеупомянутой статьи. Но кроме того, нарушение этих прав влечет за собой и частноправовые последствия, так что права эти должны быть, безусловно, отнесены к области гражданского права. Правда, главнейшее частноправовое последствие - взимание с виновного вознаграждения за ущерб - в большинстве случаев у нас в России
--596--
не может иметь места при нарушении этих прав, так как здесь обычно нарушаются только моральные, а не имущественные интересы авторов, которые, по мнению нашей практики, возмещению не подлежат, но это не исключает возможности наступления других последствий частноправового характера. К таковым относится прежде всего право автора требовать или передать ему по оценке противозаконно изданные экземпляры или приведения их в негодность. Возможность применения этой меры вытекает из того, что закон представляет это право автору «в случае противозаконного издания» произведения целиком или в части[60], а так как и издание, например, произведения с сокращениями и изменениями или помещение отрывков из чужого произведения без указания источника будет противозаконным, то вышеуказанные случаи, несомненно, подойдут под ст. 24.
Но возможно, что и эта санкция окажется неприменимой, - например, все экземпляры оказались уже распроданными или их вовсе не было, когда личное право автора было нарушено не путем противозаконного издания, - спрашивается, как быть автору в этом случае, если он не хочет или не может преследовать виновника уголовным порядком? Этот вопрос как раз обсуждался Сенатом в 1909 г. Дело состояло в том, что некто Барац поместил в своей книжке заимствования из книжки некоего Сиверса без указания источника. Сивере наряду с другими требованиями просил суд, а затем и палату признать самый факт заимствования у него Барацем известных частей книги. Так как эксперты признали, что материальных убытков Сивере не понес, то палата не удовлетворила и этого требования на том основании, что установление факта заимствования не может в данном случае повести ни к признанию за Сиверсом по отношению к Барацу какого-либо права, ни к обязанию последнего к какому-либо в пользу истца действию, почему здесь нет и спора о праве гражданском. Сенат встал на иную точку зрения: он признал, что для истца имеет важное значение подобное признание для того, чтобы восстановить его репутацию, его достоинство, а так как ответчик со своей стороны иск отвергал и самый факт заимствования отрицал, то вопреки мнению палаты здесь был налицо спор, и притом спор о праве гражданском[61]. Это решение Сената имеет, по нашему мнению, безусловно, весьма важное значение. Многим авторам отнюдь неважно, что-либо взыскать с нарушителя или посадить
--597--
его в тюрьму, - им важно, чтобы суд реабилитировал их в глазах общества, восстановил их личное право на произведение, а это право им и дает данное решение. Благодаря ему личные права авторов получают серьезную частноправовую защиту.
Этим мы и закончим нашу статью, посвященную рассмотрению охраны личных прав авторов нашим новым законом об авторском праве. Результаты, к которым мы пришли, можно свести к следующему положению: наряду с авторским правом в тесном смысле этого слова существуют особые личные права авторов, относящиеся к категории прав на собственную личность; природа этих прав совершенно отлична от природы авторского права, почему смешение этих различных институтов нашим законом под понятие одного авторского права повлекло за собой то, что эти личные права оказались защищенными весьма слабо и регламентированы несогласно с их природой и назначением. В этом мы видим основной и самый существенный недостаток нового закона.
Бар. А.А. Симолин
Печатается по: Бар. А.А. Симолин. Охрана
личных прав авторов в новом законе об
авторском праве 20 марта 1911 г. (Доклад Казанскому Юридическому О-ву 26 февраля 1911 г.). Отдельный оттиск из журнала научной юриспруденции «Вопросы Права». 1912. Кн. Х(2).
--598--
[1]J. Kohler, Das Autorrecht, 1880, Urheberrecht an Schriftwerken und Verlagsrecht, 1907.
[2] Во Франции также за последнее время начали трактовать особо о моральных правах авторов - Huard, Traite de la propriete intellectuelle, 1.1, 1903, p. 291-298.
[9] Вопрос о защите псевдонима на основании постановления Гражд. улож. о праве на имя является спорным: большинство юристов (Opet, Dernburg, Endemann, Hölder, Enneccerus и др.) высказываются за приравнение псевдонима в данном отношении к имени, но есть и противники этого взгляда (Biermann, Planck), указывающие на то, что взгляд этот не находит себе подтверждения в протоколах комиссии по составлению проекта Уложения.
[10] § 16 Ges. gegen den unlauteren Wettb. werb, 1909.
[16] Статья 27; Шендорф вполне правильно замечает, что статья эта имеет в виду лишь произведения, не появившиеся в свет, так что относительно появившихся в свет произведений публичное изложение и опубликование содержания должны считаться позволенными (Право, 1911, № 28).
[33] Хотя, например, Huard (Traite de la propriete intellectuelle, t. I, 1903, p. 293) такое правоза автором признает, но утверждение это является совершенно голословным и неправильным.
Внимание! Комментарии могут добавлять только зарегистрированные пользователи! Вам необходимо авторизироваться через панель авторизации, которая находится справа. Если Вы еще не зарегистрированы, то, пожалуйста, пройдите регистрацию.
