Главная / Статьи / Два вопроса из области авторского права

Два вопроса из области авторского права

Библиографические данные о статье:
Симолин А.А. Два вопроса из области авторского права // Симолин А.А. Возмездность, безвозмездность, смешанные договоры и иные теоретические проблемы гражданского права. М.: Статут, 2005. - 638 с. С. 599-618.

Автор: Симолин Александр Александрович

Источкник: Симолин А.А. Возмездность, безвозмездность, смешанные договоры и иные теоретические проблемы гражданского права. М.: Статут, 2005.

I. Авторское право исполнителей музыкальных произведений (ст. 671¹ т. X ч. I)

Наш новый закон об авторском праве обратил довольно серьезное внимание на механические ноты, предназначенные для исполнения посредством граммофонов, фонографов, пианол и тому подобных инструментов. Прежде всего он предоставил композитору исключительное (авторское) право на переложение его произведений на такого рода ноты; затем для ограждения интересов фабрикантов подобных нот предоставил им право судебным порядком требовать от композитора, разрешившего кому-нибудь переложить произведение на механические ноты, предоставить и им такое право за справедливое вознаграждение; наконец, закон запретил воспроизводить без согласия фабриканта выпущенные им механические ноты, если на этих нотах означены фирма или имя и фамилия фабриканта. Из этих постановлений последнее оказалось, однако, в исключительном положении: закон выделил его из Положения об авторском праве и поместил во вступительных постановлениях, предназначенных служить «дополнением подлежащих узаконений». И такими «подлежащими узаконениями» оказались нормы о вознаграждении за вред и убытки, причиненные преступлением или проступком, так как вышеуказанное правило о механических нотах по Продолжению 1912 г. оказалось помещенным в т. X ч. I в качестве ст. 671¹.

Это особое положение данного постановления не могло не обратить на себя внимания литературы. Один из первых комментаторов нашего нового авторского права - А.А. Пиленко - заметил, что, благодаря выделению этой статьи из общей системы, защита фабрикантов механических нот является бессрочной, но чем объяснить подобное выделение, по мнению автора, сказать трудно[1]. Это замечание А.А. Пиленко вызвало возражения со стороны С.А. Беляцкина. Последний о «граммофонной собственности» говорит: «С одной стороны, такое

--599--

право, с другой - нарушение его, т.е. самовольная копировка механических пластинок, в виду отсутствия у фабриканта не только авторских, но и издательских прав, не совпадает с понятием контрафакции. Словом, постановления об авторском праве к «граммофонной собственности» в общем применения не имеют. Поэтому не прав А.А. Пиленко, замечающий, почему защита дисков и пластинок выделена из общей системы закона - сказать трудно. Другой комментатор закона, Я.А. Канторович, правильно и согласно с законодательными мотивами указывает, что авторского права на механические ноты не признается ни за фабрикантами, ни за теми лицами, исполнение которых воспроизведено на этих нотах... Закон лишь удобства ради и временно поместил главу о граммофонной собственности в переходных правилах закона об авторском праве, находя нужным охранить права этой особой отрасли промышленности параллельно с охраной авторских (и издательских) прав, но не отождествил первых со вторыми ни в каком отношении»[2]. Мы думаем, однако, что приведенной цитатой г. Беляцкин не только не доказал неправоту г. Пиленко и не разъяснил его недоумения, но сам оказался в заколдованном круге. Ведь г. Ал. Пиленко и не думал утверждать, что граммофонная собственность подлежит действию норм авторского права, он признавал, что закон обособил эту собственность от авторского права, почему она и защищается вечно, а не в течение 50 лет, - он только недоумевал, почему закон не признал здесь наличность авторского права, между тем г. Беляцкин отвечает ему - законодатель выделил эту собственность потому, что не признал здесь наличности авторского права и не отождествил права фабриканта с правами авторов и издателей: получается ответ «потому что, потому». Ясно, что таким ответом вопрос о «граммофонной собственности» (название, по нашему мнению, весьма неудачное) нисколько не разъясняется. Для такого разъяснения необходимо выяснить юридическую природу прав фабрикантов на исключительное воспроизведение пластинок, установить, действительно ли есть какое-нибудь существенное различие между этими правами и правами авторскими и требует ли это различие подчинения прав фабрикантов правилам, отличным от норм, регламентирующих авторские права. Такого разъяснения мы в нашей литературе пока не находим и постараемся в данной статье этот пробел по мере сил восполнить.

--600--

Приступая к выяснению природы исключительного права фабрикантов на воспроизведение механических нот, необходимо прежде всего указать на неправильность мнений С.А. Беляцкина и Я.А. Канторовича, полагающих, по-видимому, что раз законодатель выделил вышеуказанное право из Положения об авторском праве, то в силу этого это право фабрикантов авторским правом уже считаться не может. Названные юристы упускают из виду, что конструкции и определения, даваемые законодателем, отнюдь не имеют обязательного значения. Закон может называть права авторов литературной, музыкальной и художественной собственностью и помещать нормы, регламентирующие эти права в приложении к ст. 420 т. X ч. I, но это нисколько не препятствует науке утверждать, что права эти правом собственности вовсе не являются. Точно так же законодатель может выделить изучаемое нами право фабрикантов из авторского права, но, несмотря на это, все же право фабрикантов может считаться авторским правом, если оно имеет все те черты, которые являются существенными отличительными признаками авторского права.

И вот, рассматривая с этой точки зрения право фабриканта на воспроизведение механических нот, нетрудно убедиться в том, что здесь мы имеем дело с авторским правом в подлинном смысле этого слова. Ведь для понятия авторского права совершенно несущественно, защищается ли оно в течение какого-нибудь определенного срока или вечно, влечет ли за собой нарушение этого права только частноправовые последствия или также и уголовные, требуется ли для передачи этого права письменная форма или не требуется и т.п., - для понятия авторского права существенна лишь наличность у автора или лица, кому он свое право передал, исключительного права на воспроизведение и распространение продукта духовного творчества автора, а все это имеется налицо и в праве фабриканта, регламентированном ст. 671¹ т. X ч. I. Но чье же духовное творчество имеет в виду ст. 671¹? Так как здесь закон говорит вообще о воспроизведении механических нот и так как на таких нотах воспроизводятся музыкальные произведения, то на первый взгляд может показаться, что в данном случае защищается в лице фабриканта духовное творчество композитора, который передал фабриканту право на переложение его произведений на механические ноты. Но такой вывод был бы, безусловно, ошибочен. Закон наш прямо указал, что авторское право композитора заключает в себе и исключительное право переложения произведения на всякого рода механические ноты, почему и фабрикант, которому композитор это право предоставил, имеет автор-

--601--

ское право в смысле нашего закона и защищается не ст. 671 , а соответствующими статьями Положения об авторском праве. Правда, Положение об авторском праве говорит о «переложении произведения на механические ноты», а ст. 671¹ «о воспроизведении нот», но делать различие между этими способами нарушения авторское право композитора или лица, кому он это право передал, нет ни малейшего основания: авторского права заключается здесь единственно в исключительном праве издавать известное произведение на механических нотах, поэтому правонарушение будет по отношению к такого рода авторскому праву совершенно одинаковым, перелагает ли сам правонарушитель произведение на механические ноты или воспроизводит его с уже выпущенных в свет нот. Что ст. 671¹ не имеет в виду духовного творчества композитора, видно уже из того, что авторское право последнего прекращается через 50 лет со времени его смерти, между тем как защита фабриканта по ст. 671¹ не ограничена никаким сроком, а раз авторское право на переложение произведения на механические ноты прекратилось, то было бы явной несообразностью утверждать, что оно и после прекращения продолжает защищаться от нарушений, совершенных посредством воспроизведения уже выпущенных нот. Ввиду всего этого ясно, что ст. 671¹ защищает не авторское право на воспроизведение музыкальных произведений, а авторское право на воспроизведения исполнения этих произведений артистами. Мне кажется, вряд ли нужно детально доказывать, что в исполнении какого-нибудь музыкального произведения проявляется духовное творчество исполнителя, - чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить исполнение одной и той же вещи первоклассным артистом и посредственным, - между ними лежит такая глубокая разница, что часто нельзя бывает даже узнать исполняемое произведение, и эта разница есть следствие различия в степени и характере творчества исполнителей, различие в том, как они понимали данное произведение. То обстоятельство, что певец и музыкант исполняли не свое музыкальное произведение, нисколько не устраняет наличность духовного творчества с их стороны - ведь и переводчик переводит чужое произведение, и фотограф снимает то, что создано не им, и художник, наконец, рисует портрет не из головы, а с натуры, а между тем все эти лица проявляют свое духовное творчество; в этом отношении между всеми этими лицами, с одной стороны, и певцами и музыкантами - с другой, нет никакой разницы. Нам могут заметить, что ведь ст. 671¹ защищает не артистов, а фабрикантов, со стороны которых не было проявления никакого духовного творчества, признавать же фабрикантов производными субъектами

--602--

авторского права также нельзя, так как производное право предполагает существование права первоначального, а такового закон наш не признает. Мы думаем, однако, что такое возражение было бы ошибочным. Особенность ст. 671¹ заключается не в том, что она защищает только лиц, которые сами не проявили духовного творчества, а в том прежде всего, что моментом возникновения авторского права артистов она считает не момент исполнения ими данного музыкального произведения, а момент издания механических нот, воспроизводящих творчество артистов. В этом опять-таки ничего противоречащего природе авторского права нет - ведь считало же прежнее русское право моментом возникновения авторского права момент издания литературного произведения, а не момент выражения его в письменной форме вообще. И надо заметить, что если такое решение по отношению к литературным произведениям было совершенно нецелесообразным и нелогичным, то по отношению к авторскому праву артистов оно может быть до известной степени объяснено. Продукты духовного творчества артистов представляют ту особенность, что до сравнительно недавнего времени они никоим образом не могли быть воспроизводимы и распространяемы, - это стало возможным только со времени изобретения граммофонов, пианол и вообще способов записывания звуков с целью из воспроизведения уже без участия артистов. Этим и объясняется, что авторское право артистов является институтом новым, совершенно неизвестным прежним законам об авторском праве. Вместе с тем при современной технике записать пение или игру на музыкальном инструменте на механические ноты без добровольного участия самого артиста в такой записи очень часто совершенно невозможно, а в других случаях хотя и возможно, но весьма затруднительно. Считаясь с этими соображениями, закон и признал объектом защиты не самое пение или игру, а пение и игру, записанные на механические ноты. Другой особенностью защиты авторского права артистов является то, что субъектом авторского права наш закон признал издателя нот, фабриканта, а не то лицо, чье пение или игра воспроизведены на нотах. Благодаря этому действительно получилось, что субъектом авторского права в большинстве случаев является лицо, которое само никакого духовного творчества не проявляло, но это обстоятельство есть лишь следствие способа защиты авторского права артистов, а вовсе не следствие того, что закон имел в виду защитить именно лиц, которые сами не были артистами: ничто не мешает самому певцу или музыканту издавать механические ноты, воспроизводящие его игру или пение. В том, что авторское право признается только за издателями,

--603--

опять-таки ничего противного природе авторского права нет. И относительно литературных произведений закон мог дать аналогичное правило, и в отдельном случае наш закон такое правило как раз устанавливает - именно относительно авторского права на повременные издания. Бесспорно, что при выпуске в свет повременного издания, кроме авторского права отдельных сотрудников, надо было бы авторское право на все издание предоставить редактору, так как именно его духовное творчество проявляется в составлении каждого номера, между тем наш закон авторское право дает издателю, а не редактору, руководствуясь различными практическими соображениями, что, конечно, не исключает возможности, что издатель в отдельном случае сам нес редакторскую работу и проявлял духовное творчество. Совершенно такой же случай мы имеем и в ст. 671¹. Таким образом, те особенности, которые закон установил относительно механических нот, нисколько не препятствуют признанию, что в данном случае мы имеем дело с авторским правом в тесном смысле слова. Экономическое значение механических нот, о которых трактует ст. 671¹, заключается именно в том, что здесь воспроизводится пение или игра того или иного артиста, за то, чтобы артист напел или наиграл ноты, платятся большие деньги, почему, естественно, закон защищает фабриканта, по договору с которым артист напел ноты, от воспроизведения этих нот другими фабрикантами, и эта защита дается им в виде признания за фабрикантами исключительного права на воспроизведение нот подобно тому, как авторское право на повременное издание в целом виде закон признает за издателем, а не редактором.

Итак, право фабрикантов на воспроизведение механических нот по своей природе есть авторское, право. Но закон наш, как мы знаем, выделил это право из общего положения об авторском праве, вследствие чего оказалось, что право фабрикантов должно подлежать иным правилам, чем другие авторские права. Посмотрим, в чем будет различие и оправдывается ли это различие какими-нибудь серьезными основаниями.

Первой особенностью ст. 671¹ является, как было уже сказано выше, то, что здесь пение и игра не защищаются от воспроизведения, а защищаются лишь механические ноты. Выше мы указывали, что до известной степени это может быть объяснено самыми условиями, при которых можно воспроизвести пение или игру. Действительно, например, записать на механические ноты для пианолы или фонолы игру музыканта без его согласия нельзя - необходимо, чтобы он сыграл произведение на инструменте, соединенным с приспособлениями для

--604--

записи игры. В ином, однако, положении находятся певцы. Конечно, при современной технике пока еще очень трудно, сидя в театре или концерте, незаметно записать пение для граммофона, но при известных условиях, пожалуй, и теперь певцу может грозить опасность, что без его согласия его пение будет воспроизведено для граммофонных нот: так, например, это возможно сделать из закрытой ложи, а тем более для антрепренера, которому нетрудно установить аппарат для записи пения. Кроме того, здесь надо считаться с колоссальным ростом техники в этой области: если можно сомневаться, чтобы в ближайшем будущем граммофоны стали столь усовершенствованы, что заменяли бы совершенно живое исполнение, т.е. полное основание ожидать, что самая техника записывания пения или игры будет значительно усовершенствована и упрощена настолько, что записать пение можно будет без особых ухищрений незаметно для исполнителя. А тогда интересам певцов будет грозить серьезная опасность - кто станет им платить большие деньги за напевание пластинок, как это имеет место теперь, когда это можно будет сделать, взяв только билет на концерт. Таким образом, мы полагаем, что современная защита авторского права певцов в лице фабрикантов в недалеком будущем, несомненно, должна превратиться в защиту авторского права самих артистов.

Далее, между положением композитора, предоставившего фабриканту исключительное право переложения его произведения на механические ноты, и положением, например, певца, напевшего по договору с фабрикантом известное произведение для воспроизведения на механических нотах, казалось бы нет решительно никакого различия, а между тем закон защищает интересы композитора как автора, а певца совершенно игнорирует. Это сказывается главным образом в случаях, затрагивающих личные права певца. Так, если фабрикант издаст механические ноты, обозначив автором произведения не настоящего композитора, а другое лицо, то такой поступок считается недозволенным (ст. 20 и 70 Закона об авторском праве), и композитор может требовать как приведения нот в негодность, так и уголовного наказания фабриканта, тогда как певец совершенно беззащитен. А между тем интересам певца угрожает несравненно большая опасность в данном отношении, чем интересам композитора: на механические ноты перелагаются произведения, уже напечатанные, так что истинного автора всегда легко установить, тогда как доказать, что это пение в граммофоне именно данного артиста, а не другого, весьма затруднительно, и возможно, что посредственные певцы в интересах рекламы будут платить фабрикан-

--605--

там деньги за то, чтобы пластинки, напетые каким-нибудь первоклассным певцом, имеющим такой же голос, издавались под их именем, а не под именем настоящего исполнителя. Точно так же, если интересы композитора и всякого другого автора глубоко затрагиваются, когда их произведения будут воспроизводиться с произвольными дополнениями, сокращениями и вообще изменениями, то то же самое надо сказать и о певцах, когда продукт их духовного творчества - пение или игра - будет воспроизводиться механическими нотами в искаженном виде. Распространяемость механических нот растет весьма быстро, они проникают в самые глухие уголки, почему естественно, что воспроизведение исполнения артиста в искаженном виде не только задевает его авторское самолюбие, но может весьма губительно отразиться на его репутации. Недаром уже был случай, как сообщали газеты, что одна певица вопреки договору отказалась напеть обещанные пластинки, ссылаясь на то, что фабрикант воспроизвел ее исполнение на других нотах, которые она согласно договору уже напела, в искаженном виде. Мы не знаем, признал ли суд этот мотив достаточным для расторжения договора, но во всяком случае певица лишена возможности требовать уничтожения уже выпущенных пластинок, и если фабрикант сделал это умышленно, то привлечь его к уголовной ответственности, между тем как всякий другой автор пользовался бы на ее месте такой защитой (ст. 20).

Если композитор лично или с его разрешения другое лицо переложили музыкальное произведение на инструменты, воспроизводящие его механически, для его продажи, то с целью устранения возможности образования монополий в руках крупных предприятий закон наш предоставил право всякому другому лицу, имеющему в пределах России механическое для сего заведение, войти с композитором в соглашение относительно уступки права такого же переложения, а в случае отказа композитора ходатайствовать о предоставлении этого права перед судом, который одновременно с разрешением ходатайства определяет по справедливому усмотрению и размер причитающегося композитору вознаграждения, а также условия и способ его осуществления. Но для механических нот существенно не только то обстоятельство, что воспроизводится именно данное произведение, но и то, что воспроизводится оно в исполнении именно такого-то певца или музыканта, исполнителям фабриканты нот платят нередко столько же (если не больше), как и композиторам, а часто вся ценность нот заключается только в исполнителе, - когда напеваются или наигрываются знамени-

--606--

тым артистом произведения старые, авторское право на которые давно прекратилось. Между тем закон наш, приняв меры против монополий фабрикантов в воспроизведении определенных музыкальных произведений, по отношению к монополиям в воспроизведении исполнения известных артистов никаких мер не принял. И в этой области монополии действительно пышно расцвели. Возьмите каталог механических нот какой-нибудь крупной фирмы и вы увидите, что фабриканты заключают с артистами соглашения не только о том, чтобы они данное произведение другим фабрикантам не исполняли, но прямо обязывают артистов наигрывать или напевать вообще ноты только данного фабриканта. Если принять во внимание, каким громадным спросом пользуются граммофонные пластинки, напетые , Шаляпиным то можно себе представить, какое значение имело бы для фабриканта, если бы он заполучил монополию на фабрикацию нот, напетых Шаляпиным. Ввиду этого, не входя в рассмотрение, насколько целесообразно вышеприведенное постановление нашего закона о принудительном отчуждении права на воспроизведение известного музыкального произведения на механических нотах, мы полагаем, что нераспространение его на воспроизведение пения или игры артистов является совершенно нелогичным. Конечно, заставить, например, певца против его воли напевать пластинки для всякого фабриканта, который потребует этого, нельзя, но можно дать фабрикантам право ходатайствовать перед судом о предоставлении им возможности воспроизводить ноты, выпущенные другим фабрикантом, с уплатой последнему вознаграждения, определяемого по справедливому усмотрению суда.

Весьма существенной особенностью защиты авторского права артистов, регламентированного ст. 671¹ т. X ч. I, является то, что последствия нарушения этого права состоят исключительно в обязанности лица, самовольно издавшего механические ноты, вознаградить потерпевшего за убытки, тогда как при нарушении другого авторского права, кроме взыскания убытков, потерпевший может требовать также приведения в негодность противозаконно изданных экземпляров и орудий, изготовленных исключительно для сего издания, или передачи всех этих предметов потерпевшему за плату, а сверх того, виновный может быть привлечен и к уголовной ответственности. Эта особенность защиты фабрикантов по ст. 671¹ мотивировалась профессором Гриммом в Государственном Совете от имени большинства Комиссии новизной и неразработанностью вопроса о защите граммофонной собственности, тем, что «у нас в опыте нет еще достаточных данных для

--607--

суждения о том, насколько в данном случае действительно общим интересом вызывается необходимость, сверх установления исков об убытках, устанавливать и дальнейшие последствия незаконного переиздания чужих дисков и пластинок»[3]. Осторожность при регламентации новых институтов - дело, конечно, хорошее, но в данном случае, по нашему мнению, мы в действительности имеем дело не с осторожностью, а просто с тем, что хотя Государственный Совет и ввел в законопроект защиту авторского права артистов в лице фабрикантов механических нот, но сделал это как бы попутно, отнесшись к данному институту без надлежащего внимания. Не нужно было особой разработки данного вопроса, а достаточно было бы просто сравнить положение фабриканта, приобретшего у композитора за известную сумму право на переложение его произведения на механические ноты, с положением фабриканта, заплатившего деньги певцу за то, чтобы тот напел ему граммофонную пластинку, чтобы увидеть, что в случае противозаконного воспроизведения механических нот интересы фабрикантов в обоих случаях затрагиваются совершенно одинаково, и самое правонарушение как по мотивам, так и по самому способу совершения имеет совершенно тождественный характер, почему устанавливать здесь различные последствия для правонарушителей является совершенно нелогичным. Разве можно в самом деле серьезно утверждать, что у нас в опыте есть достаточно данных, чтобы признать, что в первом случае общим интересом вызывается необходимость наказывать правонарушителя в уголовном порядке и приводить в негодность или отбирать противозаконно изданные ноты, а во втором случае таких данных в нашем опыте не имеется?

Но если право фабрикантов на воспроизведение механических нот относительно характера санкции защищено слабее, чем другие авторские права, то взамен этого относительно срока защиты оно получило от закона необычайную привилегию, так как защита его не ограничена никаким сроком. Чем руководствовался законодатель, устанавливая такую привилегию, - мы совершенно понять не можем. Основанием такого удлинения защиты могло быть или то, что положение фабриканта механических нот представляет особенности, требующие именно вечной защиты, или то, что в данном случае не существуют те причины, которые заставляют законодателя при охране других исключительных прав ограничивать срок защиты, жертвуя интересами субъ-

--608--

ектов этих прав, но в данном случае ни то ни другое не имеет места. В самом деле, положение фабриканта относительно исключительного права воспроизведения исполнения артистов решительно ничем не отличается от положения фабриканта, приобретшего исключительное право на переложение музыкального произведения на механические ноты, лица, приобретшего авторское право на литературное произведение, или даже промышленника, приобретшего право на промышленное изобретение, и т.п. Никаких особых обстоятельств, которые требовали бы для фабриканта в первом случае в отличие от других названных лиц особо длинного срока защиты, мы лично не видим и даже не можем хотя приблизительно догадаться, в чем эти обстоятельства могли бы заключаться. С другой стороны, те причины, которые заставляют ограничивать срок защиты авторского права или права на промышленное изобретение, несомненно, существуют и в данном случае. Фабрикация механических нот есть такая же промышленность, как и всякая другая, почему если закон ограничивает монополии в области промышленности, защищая права на промышленные изобретения всего в продолжение 15 лет, то нет никакого основания фабрикантам нот давать привилегии на вечные времена. Опасаясь как бы путем получения монополий на переложение музыкальных произведений на механические ноты крупные фабриканты не задавили сравнительно мелких промышленников, закон наш ввел институт принудительного приобретения права на переложение, но, как мы выше указывали, в механических нотах творчество исполнителей имеет такое же важное значение, как и творчество композитора, а относительно воспроизведения творчества исполнителей закон разрешает монополии на вечные времена, что, несомненно, тяжело отразится на интересах мелких и средних фабрикантов. Наконец, бессрочность защиты прав фабрикантов не только препятствует развитию промышленности, но и нарушает интересы общества: в Государственном Совете при обсуждении ст. 42 Закона об авторском праве справедливо указывалось, что благодаря развитию механических инструментов получили возможность проникнуть в далекие углы России произведения знаменитых композиторов и притом в исполнении выдающихся виртуозов, что имеет огромное культурное значение; между тем, предоставляя фабрикантам вечную защиту, закон наш этим самым ноты, воспроизводящие исполнение лучших артистов, делает более дорогими и малодоступными. Вследствие всего этого не о вечности защиты фабрикантов следовало бы говорить в данном случае, а о том, не является ли здесь пятидесятилетний

--609--

срок чересчур долгим и не следовало бы ввиду промышленного значения механических нот ограничить их защиту пятнадцатилетним сроком подобно праву на промышленные изобретения.

Таковы те важнейшие особенности права фабрикантов на воспроизведение механических нот, которые получились вследствие выделения этого права из Положения об авторском праве. Сказанное, мне кажется, ясно доказывает, что особенности эти отнюдь не вызываются ни природой вышеуказанного права фабрикантов, ни соображениями целесообразности, а являются лишь следствием того, что наше законодательство не отнеслось к данному институту с надлежащим вниманием и не заметило, что в данном случае мы имеем дело с истинным авторским правом, только авторским правом исполнителей музыкальных произведений.

II. Частные письма, не предназначавшиеся к напечатанию, и охрана интимной жизни граждан от оглашения во всеобщее сведение

В своей статье «Охрана личных прав авторов в новом законе об авторском праве 20 марта 1911 г.»[4] мне пришлось мимоходом коснуться ст. 28 этого закона, гласящей: «Частные письма, не предназначавшиеся автором к напечатанию, могут быть изданы лишь с обоюдного согласия автора и лица, которому они были писаны, и т.д.». Там мной был высказан взгляд, что предназначить или не предназначить письма к напечатанию зависит всецело от усмотрения автора, который может это сделать в любой момент. Отсюда вытекло, что «постановление закона отнюдь не имело в виду самих авторов писем, которые не только сами могут их издать без согласия адресата, но и предоставить это право своим наследникам. Нечего и говорить, что от подобного оглашения во всеобщее сведение интимных сторон жизни адресатов интересы последних могут жестоко пострадать, но в данном случае нет решительно никакого отличия писем от других литературных произведений, в которых автор может описать под настоящими именами интимную жизнь своих знакомых, и вопрос этот уже относится не к авторскому праву в тесном или широком смысле этого слова, а к вопросу

--610--

о праве всякого и каждого на то, чтобы никто не изображал его интимную жизнь в произведениях, предназначенных для всеобщего сведения». Предлагая такое толкование ст. 28, я опирался на слова закона «не предназначавшиеся автором к напечатанию», а также на объяснительную записку Министерства юстиции, где прямо говорится, что в данном случае важно лишь удостоверить желание автора опубликовать письма во всеобщее сведение, причем это желание может быть выражено не только при составлении писем, но и впоследствии, например, путем оставления писем по завещанию книгоиздательской фирме и редакции газеты[5]. Этот мой взгляд, однако, вызвал энергичные возражения со стороны проф. Б.В. Попова, посвятившего целую статью вопросу о том, как следует принимать постановление нашего закона о частных письмах, не предназначавшихся к напечатанию[6]. Уважаемый профессор находит, что предложенное мной толкование произвольно устраняет из текста закона целую фразу: «...лишь с обоюдного согласия автора и лица, которому письма были писаны», опираясь на которые, он понимает ст. 28 в том смысле, что здесь законодатель имел в виду оградить и интересы адресатов от нескромности авторов, которой следует весьма опасаться, так как авторы по разным побуждениям часто склонны добиваться напечатания их писем, игнорируя неприятности, могущие последовать от этого для адресата. Слова закона «не предназначавшиеся автором к напечатанию» проф. Попов предлагает понимать в очень узком смысле - в смысле уведомления автором адресата при начале переписки (а не ex post), что посылаемые письма предположены к печати. Что касается до приведенных мной слов объяснительной записки Министерства юстиции, то Б.В. Попов понимает их в том смысле, что если покойный завещал свои письма книгоиздательской фирме или редакции газеты, то наследники автора не смеют протестовать, но согласие адресата (или его наследников) все-таки необходимо для опубликования переписки.

Итак, в то время как я утверждал, что ст. 28 защищает интересы только авторов писем, проф. Б.В. Попов полагает, что она защищает и интересы адресатов, и в этом именно он видит существенное практическое значение данного постановления. Но как в своей полемике со мной, так и в анализе ст. 28, мой уважаемый оппонент базируется исключительно на тексте статьи закона, оставляя совершенно без внима-

--611--

ния мое замечание, что по своей юридической природе вопрос о защите интересов адресатов относится к вопросу о праве всякого и каждого на то, чтобы никто не изображал его интимную жизнь в произведениях, предназначенных для всеобщего сведения, и что в этом отношении нет решительно никакой разницы между частными письмами и другими литературными произведениями[7]. В этом обстоятельстве и лежит, по нашему мнению, главная ошибка Б.В. Попова, так как если бы он оторвался от текста статьи, а попробовал бы выяснить жизненное значение и юридическую природу тех прав, которые закон пытается защитить в ст. 28, то, несомненно, все изложение данного вопроса у него получило бы совсем иное освещение, и он пришел бы к заключению, что в сущности закон здесь действительно защищает только интересы авторов писем и даже если принять предложенное им толкование текста закона, то от этого фактическое положение вещей нисколько не изменится. Это положение мы и попытаемся доказать, не касаясь догматического толкования ст. 28.

Если сопоставить между собой случай опубликования писем адресатом без согласия автора и случай опубликования автором или его наследниками копий с отправленных им писем, то при внимательном рассмотрении между этими обоими случаями обнаружится огромная разница и в юридическом и бытовом отношении. Прежде всего в первом случае мы имеем опубликование чужого литературного произведения, нарушение авторского права в тесном смысле этого слова, так как, хотя письмо к печати и не предназначалось, оно все же является литературным произведением, продуктом духовного творчества его автора. Вместе с тем подобный поступок адресата нарушает и личное право автора, состоящее в том, чтобы никто не оглашал тем или иным путем без его согласия его произведений, к печати не предназначавшихся[8]: письмо могло не содержать никаких особых интимных сведений, но могло быть написано небрежно, в вульгарном тоне и т.п., так что появление в печати подобного произведения могло повредить литературной репутации автора. В связи с этим опубликование письма может серьезно нарушить другие личные интересы автора: собственноручное письмо есть важный документ, оно является неопровержимым доказательством против того, кто его подписал, поэтому опубликование письма, автор которого сознается своему корреспонденту в

--612--

тех или иных компрометирующих поступках, глубоко подрывает репутацию автора и может иметь для него и другие весьма неприятные последствия, не исключая и судебного преследования. Глубоко нарушая интересы автора, опубликование писем адресатом или его наследниками является для автора особенно опасным потому, что получаемые письма очень часто сохраняются, особенно когда дело идет о письмах лица известного в области литературы, науки или искусства, так что если бы закон в данном случае интересов авторов не защищал, то случаи опубликования писем со стороны главным образом наследников адресатов были бы, можно быть уверенным, явлением распространенным. Правда, громадное большинство западных законодательств особых правил о письмах не дает, довольствуясь защитой, которую автор имеет в силу принадлежащего ему авторского права на письма, но тем не менее специальное запрещение, установленное на этот счет русским законом, не только не является лишним, но скорее имеет полезное значение, так как и в обществе, и в литературе довольно распространен ошибочный взгляд, что собственнику письма принадлежит и право его опубликовывать; подобное специальное упоминание оправдывается и тем, что закон наш авторское право на письма подчинил правилам несколько отличным от других правил о защите авторского права вообще, имея в виду особый интимный характер частных писем.

Теперь возьмем случай, которому профессор Попов придает столь большое значение, - опубликование автором без согласия адресата писем, копии с которых у автора сохранились. Анализируя этот случай, прежде всего надо установить, что здесь никакого нарушения авторского права нет, - автор публикует свое произведение, а не чужое. Поэтому ничьи авторские интересы, ни материальные, ни личные, от такого опубликования не страдают, и вообще с авторским правом подобный случай не имеет ничего общего. Правда, в этих письмах также могут содержаться указания на факты из интимной жизни адресата, могущие быть для последнего весьма и весьма неприятными, но все же значение их несколько иное, чем для автора писем, - факты, сообщаемые автором о самом себе, считаются доказанными, тогда как то, что автор пишет о других, еще не может признаваться абсолютно достоверным и часто может быть легко опровергнуто. Таким образом, единственно в чем здесь нарушены интересы адресата - это в том, что его интимную жизнь огласили без его согласия во всеобщее сведение. Что подобный факт нельзя признать допустимым и что законодатель дол-

--613--

жен в данном случае принять известные меры - с этим мы готовы согласиться, но вместе с тем категорически утверждаем, что ни факт оглашения этих интимных сведений именно путем опубликования копий с писем, ни факт, что сведения эти касаются именно адресата, для надлежащей защиты вышеуказанных интересов не имеют решительно никакого значения; наоборот, если принять толкование проф. Попова и связать защиту этих интересов именно с вопросом о частных письмах, то все равно в сущности никакой защиты от оглашения во всеобщее сведение интимной жизни посторонних лиц не получится, это будет выстрел холостым зарядом и только. Вот на это-то весьма существенное обстоятельство проф. Попов не обращает никакого внимания. Увлеченный своим желанием доказать вопреки высказанному мной ранее мнению, что ст. 28 защищает не только интересы автора, но и адресата, профессор Попов целую страницу посвящает описанию тех опасностей, которые грозят адресатам от нескромностей авторов. «Автор, -говорит уважаемый профессор, -по большей части[9] склонен добиваться того, чтобы его письма (которые он хочет видеть в печати) непременно попали на литературный рынок: во что бы то ни стало, игнорируя неприятности, могущие последовать для адресата. В этом вопросе играют свою роль и опьянение авторским успехом, и желание получить еще большую известность, наконец, и auri sacra fames... Поэтому, если не оградить интересов адресата каким-либо надежным способом, то можно предвидеть, что литературные процессы умножатся из-за бесцеремонности авторов, и последним чаще, чем бы следовало, придется выступать в роли ответчиков на суде»[10]. Да простит мне уважаемый профессор, но я позволю себе заметить, что все его опасения кажутся мне не имеющими решительно никакой опоры в действительной жизни. В большинстве западных государств нет запрещения авторам издавать свои письма, но, сколько мне известно, не только большинство авторов там не публикует свои частные письма, но даже не было в литературе пока еще ни одного случая издания автором своей частной, интимной переписки. И объясняется это, конечно, не тем, что между писателями нет людей нескромных или жадных до денег - подобного рода люди встречаются и между писателями - и если все же они своих частных писем, не предназначавшихся к печати, не публикуют, то причина лежит совсем в другом. Дело в том,

--614--

что между изданием писем без согласия автора и главным образом после его смерти и изданием писем самим автором лежит психологически целая пропасть. Общество может признавать всякую строку какого-нибудь писателя имеющей ценность, дорожить ею, но самому автору при жизни заявлять, что он столько велик, что все, что вышло из его пера, хотя бы оно к печати и не предназначалось и имело чисто частный характер, достойно опубликования, психологически для человека, не страдающего манией величия, невозможно. Подобный поступок вызвал бы в обществе всеобщее изумление и неодобрение. Опубликование частных писем можно до известной степени сравнить с опубликованием черновиков литературных произведений: в полных собраниях известных писателей подобные черновики печатаются с помарками и исправлениями, сделанными автором, и имеют для общества известный интерес, но пока еще не нашлось ни одного писателя, даже из современных русских поэтов, который бы, печатая стихотворение, тут же рядом напечатал бы его и в том первоначальном виде, в каком оно впервые «вылилось из-под его пера», вместе с исправлениями, которые он удостоил сделать, а уж на что наши современные поэты беззастенчивы в оглашении urbi et orbi своего величия. Таким образом, та опасность адресатам от нескромности авторов, в защите от которой, по толкованию проф. Попова, лежит существенное значение ст. 28, в действительности является несуществующей.

Но, могут нам возразить, пусть автор сам не склонен печатать своих писем, зато наследники его в этом отношении обычно не стесняются и готовы напечатать все, что ни осталось в бумагах покойного автора, лишь бы за это платили деньги. Возражение это вполне справедливо, те обстоятельства, которые препятствуют самим авторам издавать свои письма, для наследников не существуют, но и здесь есть одно весьма важное обстоятельство, которое в достаточной степени ограждает адресатов от нескромности наследников автора. Обстоятельство это заключается в том, что если в жизни очень многие лица заботливо сберегают получаемую ими корреспонденцию, а письмо какого-нибудь выдающегося человека, хотя бы, например, Льва Николаевича Толстого, наверное, каждый из нас бы спрятал и берег как реликвию, то копий с отсылаемых частных писем обычно никто не снимает, исключая писем чисто делового характера, о которых здесь речь и не идет. Письмо, содержащее объяснение в любви, многие адресаты хранят в течение долгих лет как воспоминание о самом светлом моменте своей юности, но я не поверю, чтобы даже самый аккуратный

--615--

деловой человек, прежде чем отослать предмету страсти свое объяснение в любви, предварительно снял бы с него копию. Недаром Апухтин как настоящий художник, изображающий правдиво окружающую жизнь, в своей повести в письмах «Архив графини Д.» не поместил ни одного письма самой графини, а уж на что заботливо относилась эта дама к своей корреспонденции. Поэтому если и издаются сборники писем известных писателей, то они всегда печатаются с оригиналов, нашедшихся у адресатов, но не с копий, сбереженных автором. Таким образом, и от наследников автора защищать адресата не было никакой необходимости. Но если вышеуказанная защита интересов адресатов в том виде, в каком закон, по мнению проф. Попова, ее установил, по существу излишня, то вместе с тем она не достигает и той цели, которую защита эта преследует. В то время как при опубликовании адресатом писем автора центр тяжести лежит в том, что напечатано было именно собственноручное письмо известного лица, - при напечатании самим автором своих писем интересы адресата затрагиваются не тем, что известные факты из его жизни оказались оглашенными именно в данном письме, в данной форме, а тем, что вообще эти факты оглашены во всеобщее сведение. Между тем закон наш не ставит никаких препятствий для оглашения подобных фактов в иного рода произведениях. В этом отношении особую опасность представляют, например, дневники. Конечно, авторы при жизни свои дневники, как и письма, не издают, но возможность издания их наследниками весьма велика, так как дневники сохраняются. Кроме того, дневники гораздо опаснее писем тем, что в них автор, беседуя с самим собой, пишет со всей откровенностью, ничем и никем не стесняясь. Казалось бы, разве легче будет какому-нибудь NN, если интимный факт из его жизни, о котором он вел переписку с автором, будет оглашен во всеобщее сведение путем опубликования дневника автора, а не путем издания писем, между тем как закон наш никакой защиты этому N от оглашения этих фактов в дневнике не дает. Далее, как я уже указывал в своей статье об охране личных прав автора, закон наш не ставит почти никаких преград для автора, который бы пожелал эти самые интимные факты из жизни адресата изобразить в каком-нибудь другом своем произведении - повести, драме и т.п. и изобразить так, что каждый будет знать, о ком это пишется; правда, адресат может преследовать автора за клевету, диффамацию и обиду, но нет сомнения, что большая часть подобных изображений интимной жизни под понятие вышеназванных преступлений не подойдет.

--616--

Наконец, когда речь идет о запрещении автору печатать свои письма без согласия адресата, сущность запрещения заключается в том, чтобы защитить заинтересованное лицо от оглашения во всеобщее сведение различных фактов из его интимной жизни. Но, спрашивается, какое значение имеет здесь то, что факты сообщаются из жизни именно адресата, а не третьего лица? Ведь по отношению к автору письма адресат есть также постороннее лицо, а между тем закон, если принять точку зрения проф. Попова, без всякого разумного основания защищает интересы только адресата. Это является не только нелогичным, но и несправедливым, так как интересам других лиц угрожает в этом отношении гораздо большая опасность, чем интересам адресата: последний, как мы выше указывали, достаточно защищен тем, что копий писем у автора обычно нет, а оригинал хранится у адресата и без его воли не может быть опубликован, между тем как интересы третьего лица находятся всецело во власти адресата, который, польстившись на денежные выгоды, легко даст согласие на напечатание писем, если содержание последних затрагивает не его лично, а посторонних лиц. Что это действительно так, доказывает случай с последним томом писем А.П. Чехова. Нет сомнений, что милый и деликатный Антон Павлович не только не берег копий со своих писем, но и не думал, что они когда-нибудь будут опубликованы, а между тем с согласия его наследников и адресатов (или их наследников) эти письма оказались напечатанными, и кто читал их, знает, как сильно нарушают эти письма интересы лиц, какие интимные факты из их жизни оказались оглашенными во всеобщее сведение и притом так, что каждый читающий знает, о ком здесь идет речь.

Из всего сказанного, мне кажется, ясно вытекает: 1) что между защитой интересов авторов от опубликования их писем и защитой интересов адресатов от опубликования писем, посланных им, имеется существенное юридическое и бытовое различие, 2) что вопрос о защите интересов адресатов относится к вопросу вообще о защите интимной жизни граждан от оглашения во всеобщее сведение и может быть правильно разрешен только в такой широкой постановке без всякой связи с вопросом о частных письмах и 3) что в том виде, в каком наш закон, по толкованию профессора Попова, защищает интересы адресатов, защита эта является и теоретически неправильной и несправедливой и, главное, совершенно бесполезной, так что по существу мое прежнее положение, что закон защищает только интересы авторов, остается правильным.

--617--

Что касается до защиты вообще частной жизни граждан от оглашения во всеобще сведение, то, как мы выше говорили, такая защита является, безусловно, желательной. Проф. Колер совершенно справедливо замечает, что дело писателя заимствовать из частной жизни мотивы для своих произведений, но вместе с тем он не должен затрагивать отдельных лиц с их интимной жизнью; иное дело изображение того или другого лица в его общественной деятельности, - здесь из одного правдивого описания этой деятельности автор может создать произведение, поскольку, конечно, не затрагивает чересчур близко чести изображаемого лица[11]. Но мы думаем, что, и защищая интимную жизнь граждан, законодатель должен быть весьма осторожным, чтобы не связать по рукам и ногам свободы творчества авторов. Конечно, истинный художник слова никогда не копирует рабски окружающую его жизнь и не пишет портретов со своих знакомых (достаточно вспомнить, что Л.Н. Толстой даже сердился, когда его спрашивали, является ли то или иное действующее лицо в «Войне и мире» изображением известной исторической личности), но тем не менее надо считаться с тем, что если автор изобразит в своем произведении какого-нибудь титулярного советника, то у нас сейчас все титулярные советники обидятся. Поэтому защита интимной жизни граждан должна быть установлена не для возможности титулярным советникам преследовать авторов, а исключительно против таких изображений частной жизни, в которых ясно видно, что изображена жизнь именно данной определенной личности.

Проф. барон А.А. Симолин

Печатается по: Юридический вестник. Книга V(I). M., 1914. С. 175-195.

--618--

Добавлено: 2010-11-01

Комментарии

Внимание! Комментарии могут добавлять только зарегистрированные пользователи! Вам необходимо авторизироваться через панель авторизации, которая находится справа. Если Вы еще не зарегистрированы, то, пожалуйста, пройдите регистрацию.